Три товарища и другие романы - [31]

Я вынул чек. Ленц едва удержался на ногах.

— Не может быть! Что? Неужели? Ну, не получено же… — прошептал он хрипло.

— А вы что, птенчики, думали! — сказал я, помахивая чеком. — Угадайте сколько!

— Четыре! — выкрикнул Ленц, закрыв глаза.

— Четыре с половиной, — сказал Кестер.

— Пять! — крикнул Юпп от бензоколонки.

— Пять с половиной! — выпалил я.

Ленц вырвал у меня чек.

— Нет, это невероятно! Нет, по нему наверняка не заплатят!

— Господин Ленц, — сказал я с достоинством, — чек настолько же благонадежен, насколько неблагонадежны вы! Мой друг Блюменталь не затруднится уплатить в двадцать раз больше. Подчеркиваю: мой друг, у которого завтра вечером я ем фаршированную щуку. И да послужит вам это примером! Заключить дружбу, получить деньги вперед и быть приглашенным на ужин — вот что значит уметь продавать! Так-то, а теперь вольно!

Готфрид с трудом приходил в себя. Он сделал последнюю попытку:

— А мое объявление в газете! Мой амулет!

Я сунул ему медаль.

— На, возьми свой собачий жетон. Совсем забыл о нем.

— Сделка безупречная, Робби, — сказал Кестер. — Слава Богу, что мы наконец сбыли нашу телегу. А деньги нам сейчас невероятно кстати.

— Дашь мне пятьдесят марок авансом? — спросил я.

— Сто. Ты их заслужил.

— Не желаешь ли взять в счет аванса и мое серое пальто? — спросил Готфрид, сладко сощурив глаза.

— Не желаешь ли попасть в больницу, несчастный хамоватый ублюдок? — парировал я.

— Парни, закрываем лавочку, на сегодня хватит! — предложил Кестер. — И так заработали за день немало! Нельзя искушать Всевышнего… Поедем на «Карле» за город, потренируемся хоть перед гонками.

Юпп давно уже забыл про свой насос. Волнуясь, он потирал руки.

— Господин Кестер, тогда я, получается, остаюсь здесь за старшего, да?

— Нет, Юпп, — засмеялся Кестер, — не получается. Ты поедешь с нами!

Сначала мы заехали в банк и сдали чек. Ленц никак не мог успокоиться до тех пор, пока не удостоверился, что с чеком все в порядке. А потом мы рванули с места, да так, что из выхлопной трубы посыпались искры.

VIII

Я стоял перед своей хозяйкой.

— Ну, где горит? — спросила фрау Залевски.

— Нигде, — ответил я. — Просто хочу заплатить за квартиру.

До истечения срока оставалось три дня, и фрау Залевски едва не упала от удивления.

— Тут дело нечисто, — высказала она свое подозрение.

— Отнюдь, — возразил я. — Вы позволите мне взять на сегодняшний вечер оба парчовых кресла из вашей гостиной?

Она грозно вперила руки в свои увесистые бока.

— Вот оно что! Вам, значит, больше не нравится ваша комната?

— Нравится. Но ваши парчовые кресла мне нравятся больше.

Я объяснил, что меня, возможно, посетит кузина и поэтому мне хотелось бы несколько украсить свою комнату. Она хохотала так, что грудь ее накатывала на меня, как девятый вал.

— Кузина! — передразнила она меня, вложив в интонацию все свое презрение. — И когда же пожалует ваша кузина?

— Ну, я в этом не совсем уверен, но если она придет, то, конечно, достаточно рано, к ужину. А почему, собственно, не должно быть на свете кузин, фрау Залевски?

— Кузины на свете, конечно, бывают, да только ради них не одалживают кресла.

— А я вот одалживаю, у меня, видите ли, очень развито родственное чувство, — заявил я.

— Как же, как же! На вас это очень похоже! Все вы шатуны. А парчовые кресла можете взять. Свои плюшевые поставьте пока в гостиную.

— Большое спасибо. Завтра я все верну на свои места. И ковер тоже.

— Ковер? — Она повернулась. — Кто здесь сказал хоть слово о ковре?

— Я. Да и вы тоже. Только что.

Она сердито смотрела на меня.

— Так он как бы часть целого, — сказал я. — Ведь кресла стоят на нем.

— Господин Локамп, — заявила фрау Залевски величественным тонам, — не заходите слишком далеко! Умеренность во всем, как говаривал блаженной памяти Залевски. Не худо бы и вам усвоить себе этот девиз.

Я-то знал, что этот девиз не помешал блаженной памяти Залевски однажды в буквальном смысле упиться до смерти. Его жена в иных обстоятельствах сама не раз рассказывала мне об этом. Но ей это было нипочем. Она использовала своего мужа, как другие люди Библию, то есть для цитирования. И чем больше времени проходило со дня его смерти, тем больше изречений она ему приписывала. Теперь он уже — как и Библия — годился на все случаи жизни.

Я приводил свою комнату в божеский вид. Днем я разговаривал с Патрицией Хольман по телефону. До этого она была больна, и я целую неделю не виделся с ней. Теперь же мы условились на восемь, я предложил поужинать у меня, а потом пойти в кино.

Парчовые кресла и ковер производили внушительное впечатление, но освещение портило все. Поэтому я постучал к своим соседям, Хассам, чтобы попросить у них настольную лампу на вечер. Фрау Хассе с усталым видом сидела у окна. Ее супруга еще не было дома. Он по собственной воле задерживался на часик-другой на работе, лишь бы избежать увольнения. Фрау Хассе чем-то напоминала больную птицу. В ее расплывшихся и постаревших чертах все еще проглядывало узкое личико маленькой девочки — разочарованной и печальной.

Я изложил свою просьбу. Несколько оживившись, она вручила мне лампу.

— Подумать только, — сказала она, вздыхая, — ведь и я в свое время…