Три суда, или Убийство во время бала - [24]

— Вы говорили мне как-то о пропадавшей и нашедшейся у вас бритве, — обратился я к нему, — не позволите ли вы мне взглянуть на нее?

— Очень жаль, что вы не захотели ее видеть; теперь я не знаю, буду ли в состоянии ее отыскать.

— Тархов говорил мне, что вы ее опечатали и спрятали. Прошу вас не скрывать ее; в противном случае я буду вынужден сделать у вас обыск.

Бобров замялся, но, видя, что дальнейшее запирательство бесполезно, сказал:

— Вероятно, она здесь, в письменном столе.

Действительно, в правом ящике того самого стола, за которым он сидел, лежала запрятанная бритва, завернутая в почтовую бумагу, завязанная и запечатанная.

— Позвольте попросить у вас также футляр, в котором она прежде хранилась, и другую бритву, составляющую с этой пару.

Все это он мне подал.

— Где находится теперь ваша сестра Анна Дмитриевна?

— Я ее свез к нашей тетке Ефремовой, в двух шагах отсюда, в доме Руфа.

— Вы живете с ней вдвоем?

— Нет, с нами обыкновенно живут мать и отец, которые теперь в деревне.

— Заезжала ли ваша сестра вчера домой или прямо из суда вы ее отвезли к тетке?

— Ее привезли ко мне ночью из суда. Сегодня утром я ее свез к Ефремовой; там ей покойнее.

Я отправился к тетке Бобровой.

— Дома ли госпожа Ефремова? — спросил я у служанки, которая отворила мне дверь.

— Дома, пожалуйте.

Несколько минут я прождал хозяйку, наконец она вышла.

— Не у вас ли Анна Дмитриевна Боброва?

— Была у меня, но теперь ее здесь нет. Она уехала к дяде своему Гамельману.

— Где он живет?

— Возле пруда, в доме Бриля.

Я поехал в дом Бриля, а по дороге зашел к себе и спрятал бритвы. Гамельмана я застал за завтраком; он засуетился, приказал, чтобы подали лишний прибор и попросил меня принять участие в его трапезе.

— Извините, мне некогда. Не здесь ли ваша племянница?

— Которая, батюшка? У меня их полгорода; Эмма здесь, только ушла с женой гулять.

— Нет, Анна Дмитриевна Боброва.

— Пять минут ранее вы бы ее застали здесь; она приезжала ко мне давеча с Ефремовой и осталась было у меня погостить, но сейчас был здесь ее брат и увез с собой.

Я опрометью бросился к Боброву, но уже не застал его дома. Я отправился к полицеймейстеру. Скоро вся полиция была поднята на ноги. Городовые, хожалые и пристава разъехались и разные стороны искать Боброву. Ясно было, что брат хотел скрыть сестру свою. Сам я между тем поехал в тюремный замок к Ичалову.

Когда я вошел в его камеру, он сидел на деревянной кровати, облокотившись о подушку; небольшое круглое окно по/1 самым потолком едва освещало его комнату, воздух был очень тяжелый. Я сел подле него на кровать.

— Надеюсь, — сказал я, — что вы, господин Ичалов, скажете теперь всю истину.

— Боброву вы уже допросили?

— Нет еще.

— Так я отказываюсь отвечать. Пусть она прежде меня даст свое показание, а там я расскажу все, что знаю.

Как ни настаивал я, но Ичалов остался при своем решении. Позвав смотрителя, я поручил ему усилить надзор для предупреждения какого бы то ни было свидания арестанта с посторонними лицами.

Я вернулся домой. О побеге Бобровой я не беспокоился. Я был уверен, что ее скоро представят к следствию. Однако к семи часам вечера ее еще не было. Я вышел пройтись по улице, приказав, если ее привезут без меня, оставить с провожатыми в приемной. Но едва только я прошел шагов пять десять, как увидал тройку, во весь опор приближавшуюся к моему дому. В санях сидели трое: Матов, Кокорин и Анна Дмитриевна.

— Откуда? — спросил я. — Лошади у вас в мыле.

— Из села Гуслицы.

— Как? Из-за девяти верст?

— Да!

Мы вошли в приемную. Только с трудом можно было узнать пленницу. Куда девался ее румянец? Лицо было истомлено; заплаканные, красные глаза опухли, она едва держалась на ногах. Усадив ее в кресло, я спросил, не желает ли она чем нибудь подкрепить себя. Она попросила оставить ее одну на несколько минут. Мы вышли. Я послал Кокорина пригласить, двух понятых, которых через другое крыльцо провели в мой кабинет и поставили за ширмами. Между тем полицеймейстер рассказывал мне следующее:

— Часов до двух полиция не могла напасть на ее след. Утром она была у нескольких из своих родственников и после всех у дяди своего Гамельмана, откуда уехала с братом, но куда — никто не знал. Прохожие видели на улицах тройку лошадей с двумя седоками. Кокорин и несколько полицейских взяли верховых лошадей и пустились в погоню по разным дорогам. Беглецов настигли в селе Гуслицы и привезли сюда. На вопросы Кокорина, куда Боброва намерена была уехать, они отвечала, что не знает и ехала туда, куда вез ее брат.

Я простился с полицеймейстером и Кокориным и пригласил Анну Дмитриевну войти в мой кабинет. Увидев секретаря, она сказала:

— Здесь есть постороннее лицо, нельзя ли нам остаться вдвоем?

Секретарь по моему знаку вышел из комнаты. Затем, опустившись в кресло, она начала так:

— Я не по своей воле уезжала отсюда. Даю вам слово, что я исполняла только желание моего брата… Он думал меня этим спасти… Меня силой посадили в сани… Прошу вас только не подвергать моего брата ответственности.

— Будьте покойны.

— Но я должна сознаться, что под влиянием быстрой езды, свежего воздуха, при виде спокойных и веселых лиц, идущих по улицам… во мне явился страх потерять свободу. Я не хотела бежать, но была рада, что меня увозят! Этим я как бы очищалась перед своею совестью в том, что вновь покидаю Ичалова на произвол судьбы… И зачем я не бросилась под лошадей, зачем пожалела жизнь?..