Три строчки на старофранцузском - [6]

– Ваш плащ, – сказала она. – Он вам понадобится, теперь вы должны вернуться.

Она помогла ему одеться. Она смеялась, но в ее больших карих глазах были слезы; красный рот печален.

Теперь встала старшая женщина, снова протянула руку; Лавеллер склонился и поцеловал ее.

– Мы будем ждать вас, сын мой, – негромко сказала она. – Когда время наступит, возвращайтесь.

Он протянул руку за розами с обернутой вокруг стеблей бумагой. Девушка опередила его, подняла цветы, прежде чем он коснулся их.

– Вы не должны читать, пока не уйдете, – сказала она – и опять розовое пламя вспыхнуло у нее на щеках и горле.

Рука об руку, как дети, они заторопились по газону к тому месту, где Питер встретил ее. Тут они остановились, серьезно глядя друг на друга, – и здесь другое чудо, которое произошло с Питером Лавеллером и о котором он забыл, пораженный своими открытиями, потребовало высказывания.

– Я люблю вас! – прошептал Питер этой живой давно умершей мадемуазель де Токелен.

Она вздохнула и оказалась в его объятиях.

– О, я знаю! – воскликнула она. – Дорогой, я знаю это – но я так боялась, что ты уйдешь, не сказав мне этого.

Она подняла свои сладкие губы, прижала их к его губам; откинулась назад.

– Я полюбила тебя с того момента, как увидела здесь, – сказала она, – и буду ждать тебя здесь, когда ты вернешься. А теперь ты должен идти, мой дорогой и любимый; но подожди…

Он почувствовал, как ее рука пробралась в карман его рубашки, что-то прижала к сердцу.

– Послания, – сказала она. – Возьми их. И помни: я жду. Я клянусь. Я, Люси де Токелен..

В голове у него зашумело. Он открыл глаза. Он снова в траншее, а в ушах еще звучит имя мадемуазель, а на сердце он чувствует пожатие ее руки. Голова его повернута к трем людям, смотрящим на него.

У одного из них в руке часы; это хирург. Зачем он смотрит на часы? Неужели он так долго отсутствовал?

Ну, это неважно, ведь он принес такое известие! Усталость его исчезла; он чувствовал себя преображенным, торжествующим; душа его пела гимны. Забыв о дисциплине, он устремился к троим.

– Смерти нет! – воскликнул он. – Мы должны сообщить об этом по линии – немедленно! Немедленно, понимаете? Скажите всем: у меня есть доказательство…

Он запнулся и подавился словами. Трое переглянулись. Майор поднял электрический фонарик, посветил Питеру в лицо, смотрел он странно, потом быстро подошел и встал между юношей и его оружием.

– Придите в себя, мой мальчик, и расскажите нам все об этом, – сказал он.

Они совершенно не заинтересовались. Ну, ничего, сейчас он им расскажет!

И Питер рассказал им, опустив только то, что произошло между ним и мадемуазель: ведь это в конце концов их личное дело. Они серьезно и молча слушали его. Но тревога в глазах майора усиливалась.

– И тогда – я вернулся, вернулся быстро, как мог, чтобы помочь нам всем, чтобы убрать все это, – рука его взметнулась в жесте отвращения, – потому что все это неважно. Когда мы умираем, жизнь продолжается! – закончил он.

На лице ученого появилось выражение глубокого удовлетворения.

– Отличная демонстрация; лучше, чем я надеялся! – сказал он над головой Лавеллера майору. – Замечательная штука – человеческое воображение!

В голосе его звучало благоговение.

Воображение? Питер был поражен до глубины души.

Они ему не верят! Он им покажет!

– Но у меня есть доказательство! – воскликнул он.

Он распахнул шинель, порылся в кармане рубашки; пальцы его сомкнулись над клочком бумаги. Ага, сейчас он им покажет!

Он вытащил цветы и протянул им.

– Смотрите! – Голос его звучал торжественной трубой.

Но что это с ними? Неужели они не видят? Почему они смотрят ему в лицо, а не на то, что он протягивает им? Он сам взглянул на то, что держит, потом недоверчиво поднес к своим глазам, смотрел и смотрел, и вся вселенная будто поворачивалась вокруг, а сердце перестало биться. Потому что в руке его, со стеблями в бумаге, были не свежие и ароматные розы, которые мать кареглазой мадемуазель срезала для него в саду.

Нет – пучок искусственных цветов, грязных, рваных, потрепанных, выцветших и старых!

Оцепенение охватило Питера.

Он тупо смотрел на хирурга, на капитана, на майора, чье лицо стало теперь не только тревожным, но и строгим.

– Что это значит? – прошептал он.

Неужели это был сон? Нет никакой великолепной Люси – кроме как в его сознании, – нет кареглазой девушки, которая любила его и которую любил он?

Ученый сделал шаг вперед, взял из его разжавшейся руки искусственный букетик. Бумага соскользнула, осталась в пальцах Питера.

– Вы, несомненно, заслужили право узнать, что испытали, – вежливый, культурный голос пробивался сквозь его оцепеневший слух, – после той реакции, которую вы проявили в нашем маленьком эксперименте. – Хирург весело рассмеялся.

Эксперимент? Эксперимент? Тупой гнев загорелся в Питере, яростный, медленно усиливающийся.

– Мсье! – умоляюще и предупреждающе сказал майор как будто своему почетному гостю.

– О, с вашего разрешения, майор, – продолжал великий человек, – этот молодой человек высокого интеллектуального уровня, образованный, вы видите, как он говорит. Он поймет.

Майор не был ученым, но он был французом, человеком, и тоже обладал воображением. Он пожал плечами, но придвинулся чуть ближе к лежащему ружью.