Три смерти и Даша - [12]

Лейла включила музыку — в шкафу на полке- от греха подальше (первый этаж все‑таки, обворуют еще) был спрятан дорогой музыкальный центр — подарок матери. Там же, как когда‑то у Лили, половину шкафа занимали кассеты и диски с музыкой. Мать и дочь были во многом похожи. И слушала Лейла рок, как и Лиля. Только вкусы были несколько другие. Она любила "Наутилус", "Калинов мост", "Черный кофе", "Ночных снайперов" и "Ногу свело". Даша (здесь было несколько ее дисков) слушала "Агату Кристи", "Кино", "Удо" и "Арию". Обе они любили "Рамштайн", благо немецкого они не знали и не понимали о чем песни.

Сейчас играли "Снайперы". Рок, в сознании Лейлы всегда ассоциировался со свободой, а конкретно "Снайперы" словно бы звали в путь. Лейла давно мечтала уехать куда‑нибудь подальше отсюда, но перспектива переезда к матери пугала — она действительно не хотела и не могла бросить деда и Дашу.

В дверь постучали. Лейла пошла открывать. На пороге стояла Даша с большим пакетом.

— Что, уже все прочитала? Быстро ты.

— Старалась.

— Да, ладно, могла бы и не торопиться.

— А я и не торопилась. Дашь еще чего‑нибудь почитать?

— Ну, нет, не дам. Бери, конечно.

— Я вижу — у вас гости.

— Да — дядя Витя. Он часто приходит, пора бы уже привыкнуть.

— Даша, у тебя сигаретки не будет? — высунулся из дедушкиной комнаты дядя Витя: Лейла сказала, что ты куришь.

— Я сказала, что она бросила. А ты, я так понимаю, еще не накурился.

— Нет.

— Вот, куряка. Кури дедушкины.

Когда девочки зашли в комнату Лейлы, Даша спросила: "Слушай, а сколько ему лет?"

— Кому? — не поняла Лейла.

— Дяде Вите.

— Не знаю.

— И я не знаю. Сколько себя помню — он был таким.

— Вот, и я о том же.

— Но, ведь стариком можно быть долго.

— Можно, но неохота. Лучше уж молодым побыть подольше.

— Да, ну. Ничем не лучше. Все учишься и учишься ничему, да тоскуешь от безысходности. А старикам не так уж плохо — они безмятежны, они уже отмучились.

— Да, ладно, все не так уж плохо. А, вообще, — у тебя все в порядке? Ничего не случилось? Что‑то ты грустная сегодня.

— Да, просто Вальку вспомнила и подумала, что она, наверное, сошла с ума потому, что жила здесь, тут кто угодно сойдет.

— Сколько она уже в психушке?

— Уже год.

— А ты все вспоминаешь. Ты же не виновата, что с ней такое случилось.

— Вроде — нет, но я не уверена. Мне все кажется, что я могла что‑то сделать. И сама понимаю, что вряд ли. Она сама придумала себе мир и ушла в него отсюда.

— Ну, и что? Многие так делают.

— Да, но не многие считают, что все в этом мире из‑за них и ради них.

— Ну, конечно! И так многие думают.

— Да, но не всем мерещатся заговоры против них. И голоса не все слышат.

— Что поделаешь, такова шизофрения. И не сама она это выбрала. Насколько мне известно — болезнь врожденная.

— Да, но от этого не легче ни ей, ни окружающим ее. Я случайно проходила мимо, когда ее забирали. Она увидела меня и так зло посмотрела, что до сих пор непосебе. Я больше чем уверена, что она думает, что ее забрали из‑за меня.

— Да, не переживай ты так. Она же сейчас в другом городе.

— Ну, да. Отсюда ее перевели — слишком часто сбегала. И с чего Валька вдруг мне так вспомнилась, сама не знаю. Наверное, мне просто грустно.

— Это точно.

— Надоело мне все. И впереди тоже ничего хорошего.

— Даш, но ты хоть в любовь еще веришь. Тебе есть чего ждать.

Как и все красивые девочки Лейла рано поняла, что любви нет, а если и есть, то не для нее. Кого при такой внешности заинтересует, что ты читала в переводе, а что — в оригинале.

— Уже не верю.

— Уже? Быстро ты.

— Да. Не то, чтобы очень. И смерти я давно уже не боюсь. Думаю, что это не худшее из всего, что может произойти. Иногда даже думаю — скорее бы.

— Не надо! Не говори так. А я все равно боюсь. Несмотря ни на что хочу жить.

— Счастливая…

Даша ушла поздно. Лейла с дедушкой предложили проводить ее, но она не боялась.

Лейла легла спать и заснула быстро. Спала в ту ночь она тревожно. Сквозь сон она чувствовала запах дыма. Еще ей казалось, что кто‑то зовет ее, и она металась во сне. Проснулась девушка оттого, что кто‑то громко и без звательной интонации произнес: "Лейла."

Лейла открыла глаза. По стенам комнаты метались красноватые блики. Явственно чувствовался запах дыма. За окном кто‑то монотонно бормотал на непонятном языке, время от времени повторяя ее имя. Девушка встала с постели и выглянула в окно.

Под окном на земле горело пять небольших костров. Если приглядеться, то можно было заметить, что они образуют перевернутую пятиконечную звезду. В центре ее на земле сидел кто‑то в черном с длинными темными волосами. Голова его была склонена, и он что‑то монотонно, речитативом говорил.

Лейла открыла окно и выпрыгнула во двор. Таинственный некто, видимо был так сосредоточен, что не заметил этого. Девушка подошла к нему сзади и положила руку на плечо. Он вздрогнул всем телом, замолчал и обернулся. Лейла тут же его узнала. Это был семнадцатилетний Пашка — сатанист.

Пашка был сыном живущего неподалеку священника. Всего у него было четыре сына: один — молодой батюшка, недавно закончивший семинарию, и три — сатаниста. И все четверо — по — ангельски красивые.

Впрочем, Пашка напоминал ангела скорее падшего. У него были длинные черные волосы, бледное лицо, бархатные, чуть застенчивые карие глаза и красивые тонкие губы. Взгляд у него был слегка фанатичный. Он нравился многим девушкам, но почему‑то только тем, кто не задумывался о его вероисповедании.