Три слова о войне - [11]

Глава тридцать пятая Чудо

Гершель и сам уже не знал, боится ли он умереть. Он часто думал о том, почему Бог допускает это, почему не вмешается. Но когда он увидел, что газ, пущенный для уничтожения заключенных в газовой камере, не подействовал на грудного младенца, который, потеряв голос, отчаянно шевелил ручками и ножками, Гершель подумал, что Бог, наконец, вмешался в дела людей. Произошло чудо. Газ, смертельный для любого взрослого, не подействовал на ребенка. Невинное, крохотное существо, тянущее свои ручки к жизни, даже такой ужасной жизни, где лежат вповалку мертвые тела, включая и его собственную мать…. Но когда зондерфюрер Ганс вытащил револьвер и несколько раз выстрелил в младенца, Гершель понял самое страшное – люди сильнее, чем Бог.

Глава тридцать шестая Усадьба

«Если умеешь все обратить себе во благо, то и из войны можно извлечь определенную выгоду».

Когда закончится война, окажется не так важно, на чьей стороне ты воевал. Не от этого будет зависеть судьба. Многих победителей, ничем не запятнавших себя, расстреляют. А вот, например, Артур Аксман – один из руководителей «Гитлерюгенда». Именно он, а не кто-нибудь другой, в дни осады Берлина будет приказывать подросткам брать в руки оружие. И идти умирать. Он будет приказывать детям умирать. Сотни мальчишек погибнут, повинуясь его приказам, наученные им защищать свой город с оружием в руках. После войны ему дадут тюремный срок – всего несколько лет. Потом Аксман займется коммерцией. Заведет нужные знакомства. И ему даже вернут конфискованную раньше усадьбу на берегу Винзее. И там, в окружении столетних платанов, лип, дубов, он будет гневно возмущаться: «Если бы вы видели, в каком состоянии мне вернули эту усадьбу! Сюда нельзя было зайти – грязь, ужас!»

У каждого свое представление о том, что такое ужас.

Глава тридцать седьмая Сны

Мне снятся кошмары по ночам. И во сне мне больше не найти покоя. Я вижу детей, совсем еще маленьких. Они играют друг с другом, смеются. И вдруг раздается голос, откуда-то с неба. Голос, который объявляет, что им всем надо покончить с собой. Дети растеряны. Они еще слишком маленькие, и поэтому не понимают, что значит – покончить с собой. Голос строгим родительским тоном объясняет им, что надо сделать. И тогда эти дети, малыши еще совсем, один за другим послушно идут к озеру и падают вниз, выстроившись в очередь. Они не смеют ослушаться. Я бегу к ним. Я хочу их остановить. Сказать, что их обманули, пусть они не слушают этот ужасный голос. Но они не слышат меня. Я натыкаюсь на какую-то невидимую стеклянную стену, разделяющую нас. Я кричу. Я очень громко кричу, чтобы они услышали. Но они не слышат. И я вдруг понимаю, что в этом мире больше не осталось детей. Ни одного ребенка. А потом я вижу, как у какой-то женщины рождается дитя. Только оно – взрослое, с усами и в очках. В мире больше нет детства. Люди сразу рождаются взрослыми.

Такие сны могут свести с ума.

Глава тридцать восьмая Честный гражданин Германии

Раньше Генриетта всегда неторопливо ждала, когда все закончится, поднимется с нее очередной клиент, перестанет наконец наваливаться всем телом, и можно будет принять ванную. Теперь все было иначе. Она боялась, когда все закончится, и старалась, чтобы это длилось как можно дольше. Только те минуты, когда там, внутри нее кто-то был, она могла чувствовать себя хоть немного спокойной. То что будет потом – неизвестно. Может быть, она чем-то не понравится, и ее переведут обратно. Пока ей повезло. Если другие женщины отчаялись настолько, что совсем перестали следить за собой, то Генриетта не забывала о том, что должна хорошо выглядеть и в концентрационном лагере. «Красота женщины – ее оружие». Поэтому, когда в лагерь приехал Гиммлер и распорядился создать там публичный дом, который могли бы посещать эсесовцы, Генриетта оказалась первой, на кого обратили внимание. Она была счастлива. К такой работе ей не привыкать. Вместо тюфяка у нее теперь была нормальная кровать, ей выдавали особый паек, водили в солярий и даже стали выплачивать деньги. Главное – сделать как можно приятнее очередному эсэсовцу и ничего не говорить ему. За свой язык она и поплатилась, когда была еще там, на свободе. Как давно. Не верится. Генриетта еще ничего не знала ни о концентрационных лагерях, ни о том, что Гитлер втянет весь мир в войну. Он просто ей не нравился. Как мужчина. Даже проституткам не обязаны нравиться все мужчины. И тогда она его еще совсем не боялась.

Зачем-то Генриетта разговорилась с очередным клиентом. В тот день у нее был день рожденья, и она много выпила.

– Я не понимаю, – сказала она, – как могло столько человек на выборах проголосовать за Гитлера. Он ведь совсем некрасивый. Если бы он пришел ко мне, я бы ему отказала. За любые деньги.

Потом, когда Генриетту арестовали, и она увидела, что творится в лагере, она подумала, что ей повезло – могли просто убить. Теперь она молчала. Если она широко открывала рот, то совсем не для слов, а для дела. Но если надо, она скажет, что Гитлер – самый красивый мужчина на свете.

Иногда ей снилось, что он приходит к ней, она просит у него прощения на коленях, а он приказывает встать на четвереньки и бьет ее ремнем до крови. Генриетта вслух считает каждый удар и говорит: «спасибо». Страх лишил свободы и ее сны.