Три сестры - [15]

Затем их переводят в другое помещение.

– Все в баню! – кричит другая капо.

В этом помещении стоят большие железные чаны с грязной водой. По поверхности плавают клочья остриженных волос. Циби забирается в ближайший чан. Это не похоже ни на какую баню. Циби мысленно уносится из этого места домой, к Магде и деду, ко всему, что ей дорого. Если она сможет думать о них, может быть, здесь будет не так ужасно.

– Эта вода грязнее нас самих, – говорит одна девушка, вылезая из чана. – И такая холодная.

Ледяная вода выводит Циби из транса. Ее тело окоченело от холода, а голова и сердце оцепенели.

Выбравшись и облившись водой, Циби надевает одежду, которую ей швырнули. Это такая же форма русских пленных, в которую одеты другие узницы. Циби чувствует, как грубая ткань гимнастерки натирает нежную кожу. Галифе готовы при каждом шаге соскользнуть вниз.

Грубая одежда прилипает к влажному телу, не согревая. Капо швыряет ей в руки клочок бумаги. Она читает нацарапанные на нем цифры: 4560.

Вернувшись в строй к другим вымытым и побритым заключенным, Циби не сопротивляется, когда ее вызывают. В передней части комнаты, где ее только что обрили, за столом сидит мужчина в одежде в голубую и белую полоску. Он протягивает руку за ее клочком бумаги и велит ей сесть.

На ее руке выбивают цифры, написанные на грязно-белом клочке бумаги.

Боль сильная, ужасная, но Циби не показывает виду. Этот человек не увидит ее мучений.

Вновь оказавшись на улице, Циби примыкает к сотням девушек, которые, как и она, мучительно ищут знакомое лицо, но не находят. В одинаковой одежде и с бритой головой они почти неразличимы.

А потом Циби слышит свое имя. Она не двигается, когда к ней подбегает Ливи, обнимает и, отстранившись от нее, пристально смотрит на старшую сестру. Проводит рукой по бритой голове Циби:

– Что они с тобой сделали? Циби, у тебя не осталось волос.

Глядя на бритую голову сестры, Циби не отвечает. Ливи сжимает свою руку и морщится, по ее розовым щекам от боли струятся слезы. Боль от татуировки Циби не менее мучительна – она чувствует, как кровь сбегает в сгиб локтя, и думает об инфекции. Обняв Ливи за плечи, она ведет сестру к бараку с тюфяками, полными блох. Лишь вместе устроившись на тюфяке, сестры рассматривают свои руки.

– Твой номер только на единицу больше моего, – говорит Ливи.

Она стирает засохшую кровь, чтобы Циби смогла разглядеть выбитые цифры: 4559.

Когда все девушки из Вранова возвращаются в барак, входит их капо в сопровождении четырех истощенных мужчин, с трудом несущих два котла, ящик с маленькими металлическими кружками и ящик с хлебом.

– Встаньте в две очереди и подходите за едой. Сегодня вы не работаете, поэтому получите только полкружки супа и кусок хлеба. Тот, кто будет толкаться или жаловаться, не получит ничего! – орет капо.

Получив свои порции и усевшись на тюфяк, сестры сравнивают содержимое «супа» в своих кружках.

– У меня есть кусок картошки, – говорит Циби. – А у тебя?

Ливи перемешивает жидкую коричневатую похлебку, качая головой. Циби достает картошку и откусывает маленький кусочек, а остальное опускает в кружку Ливи. Оставшееся до отбоя время они занимаются тем, что ищут блох друг у друга на шее и в ушах. Старожилы возвращаются уже в темноте. По дороге к своим тюфякам они улыбаются новеньким, сочувственно качая головой.

Снова четыре часа утра, побудка. В бараке раздаются крики: «Raus! Raus!»[3], сопровождаемые стуком дубинки по стенам. После посещения умывальни, где они стараются смыть с себя как можно больше блох и клопов, Циби и Ливи получают свой первый завтрак в Освенциме: порцию хлеба размером с их ладонь и чашку тепловатого пойла, называемого кофе, но не имеющего ничего общего с любым кофе, который они пробовали раньше.

– Суп и хлеб на обед, кофе с хлебом на завтрак, – бормочет Ливи, с трудом проглатывая так называемый кофе.

– Помни то, что я говорила тебе, когда мы приехали: мы станем грызть камни и гвозди, что бы нам ни дали, – откликается Циби.

– Надо было сберечь липовый чай, – говорит Ливи, словно у них был выбор, словно они могли тогда попросить надзирателей немного подождать, чтобы забрать драгоценный чай из своих чемоданов, которые остались в вагоне для перевозки скота.

На улице налетевшая снежная поземка пытается укрыть дорогу, на которой стоят девушки шеренгами по пять. Ливи и Циби дрожат, у них стучат зубы.

Желая успокоить Ливи, Циби дотрагивается до ее руки и, почувствовав прикосновение мягкой ткани, осторожно разжимает пальцы Ливи.

– Ливи, как ты это сохранила? – шепчет Циби.

– Что сохранила? – Ливи держит маленький мешочек со священной монетой, который мать зашила в жилетки девочек в день их отъезда. – Откуда это? – спрашивает она, не замечая того, что монета у нее в руке.

– Это ты мне скажи. Как тебе удалось сберечь ее?

– Я… я не знаю. – Ливи не отрывает глаз от монеты. – Я не знала, что она у меня есть.

– Послушай меня. – Циби говорит резким голосом, и Ливи вздрагивает. – Когда мы пойдем, ты должна уронить ее. Просто выпусти из руки. Нельзя, чтобы нас с ней поймали.

– Но ее дала мне мама, чтобы оберегать нас. Монету благословил раввин.