Три рассказа Татьяны Сергеевны - [4]

— Ну-с? Как? Каково? Как урок?

— Урок? — переспросил Алексей Никанорович. — Урок прекрасный. Великолепный урок. Татьяна Сергеевна — это учитель с большим будущим. Да-да. Это я вам говорю…

Я не знала, смеется он, шутит ли… Но когда робко взглянула вверх, поняла, что инспектор не шутит и не смеется. Он был прост и величав. И лицо его, широкое, толстое, пожилое, совсем не показалось мне ни людоедским, ни безобразным — просто лицо умного большого человека, видавшего все на своем веку.

— Ах, да… Возьмите-ка планы, — сказал он, легонько касаясь моего плеча. — Хорошие планы… И — дерзайте. Все у вас будет хорошо.

Эту фразу, наверное, поняли только мы двое. Потому что директор лишь сиял, получив одобрение начальства.

В тот же день Алексей Никанорович уехал. И никто-никто не знал об этом первом моем уроке. Лишь теперь, через двадцать лет, я решилась рассказать о нем. Это был в самом деле замечательный урок.

Воробушек

Миша Сафиулин был самый незаметный в классе, а может быть, и во всей школе. Бывают такие мальчики: учатся всегда худо, с двойки на тройку или, как говорит наш завуч Веселый (это фамилия), «между плохо и очень плохо», но не хулиганят, воды не замутят, нигде их не слышно. Когда в нашем районе построили большую новую школу, часть учеников перевели туда. Конечно, в такую школу директор с завучем постарались отдать не самых лучших учеников. Завуч Веселый включил в список и Мишу Сафиулина. «Пусть идет, — сказал Веселый, — по-моему, это крепкий двоечник».

Я не стала возражать, ведь двойка — это снижение успеваемости. Каждый двоечник, особенно «крепкий», снижает успеваемость на два с половиной процента, и завуч Веселый будет отчитывать меня в конце четверти за эти самые проценты. В конце четверти интересно бывает зайти к нам в учительскую — только и слышишь:

— Тамара Васильевна! Ну как вам не стыдно, опять четыре двойки!

— Алексей Дмитриевич, сколько вы мне двоек дали?

— Нет, это невозможно. По всем предметам Борисов успевает, а по географии? Неужели уж по географии нельзя ему тройку?

— Нина Петровна, Татьяна Сергеевна! В таком виде ведомость не приму. Что это? Одни двойки… Вызывайте, исправляйте, работайте. Виданное дело! Восемьдесят девять процентов. Да вы что? Креста на вас нет! — Это, конечно, Веселый.

В конце концов наша школа всегда дает ровную успеваемость — девяносто четыре и пять десятых процента. Завуч умеет вести бухгалтерию. А нынче и совсем хорошо: крепких двоечников сдали в школу-новостройку, и Веселый сияет. Все хорошо.

Примерно около месяца Миши Сафиулина не было. Никто этого, кажется, не замечал, не замечала и я, тем более что четвертый «А» был для меня новым классом, только что начавшим заниматься по новой программе. С такими малышами я еще никогда не работала. После усатых, говоривших басом выпускников и модных девушек, так и норовивших проскочить на уроки в высоких сапогах, в «мини», или в «макси» вместо школьной формы, четвероклассники показались сначала чуть ли не одинаковыми ясельными младенцами, которых надо водить за ручку, кормить с ложки и считать парами по головам. Правда, скоро я поняла, что ошибалась. Маленькие существа оказались весьма разнообразными, невероятно бойкими, смышлеными не по возрасту, а лучше сказать — не по росту. В перемены в коридоре они облепляли меня, как пчелы перед роением, а от сплошного «почему-почему-почему» голова шла кругом.

Скоро я научилась не только различать их по именам и фамилиям, но и по характерам, узнала, кто упрям, кто мягок, кто труслив, кого можно осадить только суровым окриком, а кто, наоборот, от окрика только ощетинится, надуется, и такого проймешь только добрым словом, оно пробивает безошибочно, даже до горючих слез.

Как раз в это время познания их и себя и я заметила на последней парте мальчика, смуглого, с карими затаенно-напуганными глазенками, и вспомнила: это же Сафиулин! Оказывается, он даже не сидел, а стоял за партой — был так мал ростом, что издали казался сидящим.

— Ты что? Откуда ты? — спросила я. — Сафиулин?

— …

— Он уж третий день ходит! — сообщили девочки из актива, которые есть во всяком классе.

— Почему не в той школе?

Миша, надув губы, молчал.

— Почему?

— А меня… не взяли…

— Почему?

— …

— Что же ты молчишь?

— Сказали… двоек много…

— А где же ты был целый месяц?

Миша совсем опустил голову, словно бы внимательно разглядывая парту, водил по ней пальцем.

— Где был-то?

— Бегал…

— Учился бы лучше. Сюда пришел…

— А чо, раз меня выгнали, дак…

— Не надо было столько двоек набирать…

— …

— Что же ты не садишься?

— А тут стула нет (в этом классе сидели на стульях).

— Так и будешь стоять?

— Он уж третий день стоит! — сообщили девочки.

— Иди и принеси стул!

— А где его взять?..

— В учительской.

— Ну-у-у.. — Миша опять ехал рассматривать парту.

— Что «ну»?

— Я боюсь… в учительскую.

— Сейчас вот я тебе принесу стул, — ответила я сердито.

А он принял всерьез и сказал:

— Не надо… Не носите…

— Что ж, ты все уроки стоять будешь? Иди за стулом!

Миша пошел. Вернулся он к концу урока и без стула.

— Где стул?

— А его… нету…

На следующем уроке был русский язык в том же четвертом «А». Я вошла и увидела, что Миша стоит по-прежнему без стула, вернулась в учительскую и принесла ему стул.