Три рассказа о любви - [2]

Мы решили в кибуце поселиться, Эли и сам из кибуца, да и откуда нам денег было взять на свой дом. К маме моей после той свадьбы лучше было не приближаться.

Да, я тебе про отца совсем не рассказываю! Отца я очень любила, он такой веселый был и красивый, самый красивый из всех знакомых. Сейчас смотрю на него, и сердце обрывается, что жизнь может сделать с человеком!

Элинор ровно через год родилась, нам как раз по двадцать два исполнилось. Мы же с Эли одного года и даже одного дня, такое вот совпадение, неужели я не рассказывала?

Эли, конечно, ждал мальчика. Они все думают, что хотят мальчика, а когда через три года мальчик родился, он и скрыть не мог, что дочку больше любит, все ей позволял. А уж когда тинокет наша появилась, тут окончательно стала ясно, кто его сердце завоевал. Ох и мамзера, до сих пор из всех веревки вьет! Вот тут особенно моя специальность пригодилась! Кто еще может себе позволить детей растить без всякой няни. А я три ночи в неделю брала дежурствами, а остальное время дома, и душа моя спокойна. И когда мне из полиции позвонили и сказали про аварию, ничего в моей душе не шевельнулось, вот ведь странно.

Я, помню, все думала, какие вещи собрать, родителям позвонила, чтобы отец за мной заехал, а мама осталась детей сторожить. И в дороге ничего я не чувствовала. Отец более догадливый оказался, все молчал, а перед самой больницей говорит: «Как бы большой беды не было, доченька». И только когда меня сразу к заведующему реанимацией повели, вот тут я и поняла, не зря десять лет сестрой отработала. Заведующий этот в глаза мне старался не смотреть. Ваш муж, — говорит, — в крайне тяжелом состоянии. Я только и спросила: — Он уже умер? — Тогда он так посмотрел на меня: — Да, — говорит, — на месте скончался, к нам доставлен без признаков жизни.

Я только сказала: — Проведите, я должна его видеть. И все меня оставьте.

Он на каталке лежал. Голова набок повернута так неестественно, и один глаз приоткрыт. Я веки приподняла — зрачки разные, видно удар сразу на голову пришелся. Понимаешь, мне очень важно было это увидеть, я тогда поняла — все, нет его больше. И еще подумала — вот сейчас раннее утро, значит, это последний наш с ним день.

Сначала все мне хотелось кибуц оставить, но куда же деваться с тремя детьми, там у них и школа, и вся жизнь. Отец часто приезжал, сядет молча на кухне или мастерит что–то, и мне, вроде легче. А соседок я отвадила быстро, не нужно мне было чужих слез да причитаний.

В это время у нас в кибуце еще одни похороны случились. Женщина умерла от рака, совсем еще молодая, двое детей остались. Но я почти не была с ними знакома, я же пришлая. Тут как раз Пурим наступил. Все веселятся, праздник, карнавалы, и поехала я своим детям костюмы покупать. Элинор уже десять исполнилось, Шаю — семь, даже малышке купила костюм медведя, хоть она и мало что понимала. Вот я иду прямо к школе с этими масками и шарами, а Элинор как закричит: «Мама, мамочка моя!», видно, и не ждала уже никакой радости. И вдруг смотрю, у одного мальчика глаза стали, как у раненого котенка, и я вдруг догадалась, что это той женщины сын.

— Ну, что ж, — говорю, — пойдем с нами костюмы готовить, видишь, сколько бумаги цветной, на всех хватит. Он и пошел, как привязанный. А часа через два за мальчиком этим отец пришел. Я его раньше видела, конечно, здоровенный такой, невозможно не заметить, но что мне до него было, да он и старше на восемь лет, и имя такое смешное Эзра, как у моего дедушки, одним словом, другое поколение. Сел он у меня в кухне, ровно на то место, где отец мой сидит, да так и промолчал до позднего вечера.

Костюмы неплохие получились, Элинор вовсе первый приз получила, но, я думаю, учительница ей подыграла, сирота все–таки. И мальчику тому дали первый приз, прямо хоть плачь от этих призов. А на следующий вечер иду я домой, я тогда и дневные смены стала брать, только чтобы в квартире одной не сидеть, а во дворе тот самый папаша, только теперь уже с двумя детьми, девочка у него была ровесница моего Шая, такое вот совпадение.

Какие пересуды были, лучше не вспоминать, но находились люди, что и сочувствовали, все–таки пятеро детей. Самое страшное, что родители мои Эзру не приняли. «Как же ты можешь, — говорят, — еще года не прошло!». Их больше беспокоило, что люди скажут, а, может, они Эли жалели, кто знает. А меня знаешь, кто пожалел? — Свекровь! Живи, — говорит — деточка, да детей береги, ты ж еще молодая.

Но все это ерунда по сравнению с тем, что происходило у меня дома. Представляешь, пятеро детей, и все горем травмированные, и все ревнуют, как сумасшедшие. Старшие еще ничего, они и в школе дружили, а вот Шай с Эзриной дочкой просто жить никому не давали. И главное, умом я ее больше жалею, она девочка очень славная, добрая такая, а душа за своего паршивца болит. Он еще вскоре вытянулся, такой стал длинный да нескладный, сил нет смотреть. И Эзра его не любил, хоть и старался виду не показывать, видно, чувствовал в нем чужого мужика. Он то сам больше всех ревновал, и к детям, и к родителям, и к соседям, а больше всего к покойному Эли. Не поверишь, до сих пор в день гибели Эли, мы с ним ссоримся, а потом неделю не разговариваем.