Три пятерки - [2]

достигли в ней немалых успехов; если чехи разгадали все ее секреты и выиграли в 1947 году мировое первенство, так неужели же эта игра не придется по плечу им, советским хоккеистам?

И с каждым годом хоккей с шайбой становился все большей и большей привязанностью Боброва. Он по-прежнему играл в футбольной команде ЦДКА, но с нетерпением ждал наступления зимы.

Давно остались позади годы ученичества, когда новая игра то и дело ставила в тупик самых опытных хоккеистов. Давно были освоены обводка, искусство ведения шайбы, броски (смешно вспомнить то время, когда хоккеисты не умели оторвать шайбу ото льда). Уже в сезоне 1948 года шайба под ударами советских хоккеистов носилась по воздуху, как маленький снаряд. А еще через два года была в совершенстве отработана тактика игры и хорошо подобраны пятерки — боевые составы защитников и нападающих.

Первая армейская пятерка, полностью укомплектованная к 1952 году, стала сильнейшей в стране. Здесь каждый из пяти человек отлично дополнял своих товарищей. Александр Виноградов, один из старейших хоккеистов, сильный, спокойный и бесстрашный, и его молодой товарищ Павел Жибуртович — в защите, Виктор Шувалов, Евгений Бабич и Всеволод Бобров — в нападении были непобедимы.

Вся игра пятерки строилась на тончайшем взаимодействии. Жибуртович помогал атакующим, центр нападения Шувалов в трудные минуты поддерживал защитников, а Бабич, действуя на краю, был как бы правой рукой Всеволода Боброва.

К тому времени, с которого начинается наш рассказ, армейская команда имела не одну крупную победу и на всесоюзных первенствах и во встречах с сильнейшими командами Европы.

Но в декабрьские дни 1953 года Бобров чувствовал себя так же беспомощно, как в то время, когда знакомился с новой для него игрой — хоккеем с шайбой. Его команда проигрывала на Урале, где начался розыгрыш первенства страны, а Бобров, связанный учебой в Военно-Воздушной академии, остался в Москве.

По газетным отчетам тщетно пытался он представить себе, что же происходит с товарищами.

Сперва пришло сообщение, что хоккеисты ЦДСА (как стала теперь называться команда) проиграли команде Ленинградского дома офицеров, а через несколько дней Бобров прочел в газетах, что его товарищи потерпели второе поражение — на этот раз от московских динамовцев.

Скорей выехать, скорей выехать — одно желание владело Всеволодом Бобровым. И вот, наконец, уложены в чемодан спортивные доспехи, взят билет на самолет. Осталось несколько часов полета.

Когда Бобров с чемоданом в руках вошел в вестибюль свердловской гостиницы «Большой Урал», он увидел, что ему навстречу спускаются с лёстницы товарищи, тоже с чемоданчиками и со связками клюшек. Они спешили на стадион, где должны были встретиться с сильной командой «Крылья Советов».

Как обрадовались они, увидев перед собой рослую фигуру своего капитана, и как смутились, вглядевшись в сумрачное лицо Боброва.

— Ну, поехали, поехали, Всеволод, — сказал ему на ходу Евгений Бабич, а другие только молча пожали ему руку и прошли к автобусу.

Всю дорогу они говорили о пустяках, словно позади не было двух поражений, словно их команда — чемпион страны — не занимает пятого места.

Хоккейный матч продолжается час, не считая перерывов. Один час чистого времени доставил Боброву столько волнений, что их с лихвой хватило бы на целый спортивный сезон. Со скамьи зрителей наблюдал он за ходом игры.

В третьем периоде в ворота армейцев влетела третья шайба. Трудно, почти невозможно отыграться за оставшиеся пятнадцать минут. Но Бобров верит, что его товарищи успеют сравнять счет. И действительно, одна за другой забиты две шайбы, а на последней минуте Виктор Шувалов забросил еще одну, и Бобров, уставший так, словно провел весь этот трудный матч на льду, все шестьдесят минут, без единой замены, пошел навстречу выезжавшим с поля товарищам, что-

бы пожать им руки. Только пожать руки. Говорить сейчас он не мог.

Разговор произошел позже, уже вечером, когда первая пятерка собралась в комнате тренера команды.

Как хорошо было сидеть снова всем вместе, смотреть в знакомые до мельчайших черточек лица друзей и только изредка перебрасываться скупыми фразами: ведь они привыкли понимать друг друга с полуслова.

Разговор шел о Москве, о предстоящих международных встречах, обо всем, только не о самом главном. Но за каждой фразой стоял все тот же невысказанный вопрос: «Что с пятеркой?»

Этот вопрос Бобров читал в глазах Евгения Бабича, как всегда сдержанного и невозмутимого; этот вопрос чувствовался в мрачной сосредоточенности Александра Виноградова, в нетерпеливых движениях Павла Жибуртовича, то и дело вскакивающего с места.

Виктор Шувалов сидел ссутулившись, мрачнее тучи, хотя он был героем только что закончившейся встречи. Именно он-то и начал разговор по существу.

— По-моему, — сказал Шувалов, — все дело в том, что не было тебя, Всеволод! Нас вот пятеркой считают, а мы, по существу, одно целое. Единица! А если из единицы что-нибудь вычесть? Дробь получается, а не целое число!

Столь неожиданное красноречие Шувалова удивило всех, и даже Жибуртович, самый непоседливый член пятерки, перестал шагать по комнате.