Три путешествия - [138]

Персы, калмыцкие и черкесские татары под командой персидского посла, отправлявшегося в Москву и здесь выступившего в качестве полковника, маршировали каждый день в добром порядке вокруг валов, подбадривали солдат танцами, пением, литаврами и дудками. Их местопребыванием была Poet Nietze Basna, или больверк, в котором пытали злодеев.

В воскресенье 15 июня я обедал у наместника. После обеда он поднес мне желтый атласный кафтан, две пары штанов и две рубахи и милостиво пригласил меня пользоваться его столом ежедневно и пообещал меня щедро вознаградить за хороший присмотр за сотней людей, находящихся под моим начальством. Я не упускал также ни одной ночи, чтобы не сделать один или два обхода и не проверить часовых.

В следующий четверг, 19-го, в город пришло известие, что приближается большое войско казаков. Это можно было заметить уже потому, что множество рыбаков и луговых татар бежало в город. В то же время по городу пронесся ложный слух, будто бежавшие матросы зарядили пушки на валах без ядер, одними пыжами; другие говорили, что они положили сначала пыж, затем порох, а потом уже ядро. Губернатор, или наместник, потребовал меня к себе, и мы удостоверились, разрядив в его присутствии пушки, что этот ложный слух посеяли в народе предатели. В тот вечер наш шкипер принял смешное участие в защите города: ему было приказано сторожить Вознесенские ворота (Wolnofentske), где расположился брат губернатора, Михаил Семенович Прозоровский. Помянутый шкипер попросил у меня на этот случай серебряную шпагу с условием заплатить занес, если она пропадет, что меня вполне удовлетворило.

В пятницу 20 июня губернатор произвел меня в подполковники его полка, где помянутый Яков Виндронг числился или занимал место, которое я согласился на время заступить, но не был тем особенно польщен. Полковник, узнав о том, казалось, не был доволен и заметил в присутствии губернатора, что теперь для этого не время, ибо он полагал, что я себе выпросил это место. Однако его вскоре подробнее осведомили обо мне, и он пожелал сам представить меня полку и ввести в должность, отчего я вежливо отказался. На другой день мне отвели постоянное место в той части на татарской стороне, где стоял полковник и где крепость была всего слабее.

В воскресенье 22 июня близ города показались казаки, и вперед вышли для переговоров казак и русский поп. У посланного также было немецкое письмо ко мне, где мне советовали, если я хочу остаться в живых, не оказывать со своими людьми никакого сопротивления. Господин губернатор разорвал это письмо, прежде чем я его успел как следует прочесть, велел посыльному заткнуть глотку, чтобы он не мог говорить с простым народом, после чего они были тотчас же обезглавлены.

В понедельник казачьи войска приблизились к городу примерно на 300 больших и мелких судах, зашли в рукав у виноградников на расстоянии приблизительно получаса от городских валов. В связи с их прибытием наши сожгли весь татарский квартал. Я стоял рядом с господином губернатором на крыше его дома и, увидав множество небольших лодок на реке около города, сказал губернатору, что этого не должно быть, хотя бы то были только рыбаки, они все же могут передавать известия врагам, на что губернатор, тщательно осмотрев все, послал войска перестрелять и разнести в щепки эти лодки, что и было сделано. В тот же день персидские и черкесские отряды привели в город четырех пленных казаков, которых пытали в моем присутствии; двоих тотчас же повесили, а двум другим отрубили головы.

Во вторник полковник снова хотел утвердить меня в подполковниках перед солдатами, на что у меня было мало желания, и я опять отказался. От Ивана Туркина (Ivan Turkin), приказчика великого князя, получили мы в дар бочонок доброго пива и несколько фунтов табаку, что мы роздали солдатам, чтобы придать им бодрости. В начале этой ночи я обошел городские валы вместе с хирургом и еще одним человеком и в полночь лег у себя на посту, чтобы немного отдохнуть, но был вскоре разбужен, так как казаки приближались и в третьем часу ночи начали первый штурм у Вознесенских ворот, где стоял на страже наш шкипер с братом губернатора. Мы видели, как нам казалось, эскадрон казаков, по ним я открыл хороший огонь из нашей 12-фунтовой пушки. Тем временем началась стрельба с обеих сторон. Вскоре после того ко мне пришел английский полковник Томас Бейли (Thomas Bailly) и большинство немецких офицеров, сообщивших нам, что город предан. Щека полковника была проколота пикой и он был ранен в ногу, его не могли смертельно ранить, так как на нем были хорошие латы. Эти раны нанесли полковнику наши государевы солдаты, когда он их убеждая отступиться от казаков как от мятежников и верно защищать город, на что ему ответили, чтобы он заткнул свою глотку. Я убеждал его, так как здесь почти нет ни возможности, ни времени лечить его раны и может быть солдаты после дальнейших увещеваний других офицеров откажутся от своего предательства, вернуться па свое место, что он и сделал, но новая измена была хуже первой, ибо вскоре все они были убиты своими подчиненными, как я видел своими собственными глазами: немецкий офицер Ян Ведерос (Jan Wederos) был пойман своим слугой, связан и предан ужасной смерти. При виде этого хирург, стоявший около меня, хотел сброситься со стены, чтобы таким образом уйти от рук убийц, но я удержал его, сказав, что внизу под башней есть бойница, весьма удобная для нашего бегства, и что если мы будем медлить, то нас всех перебьют паши собственные солдаты. Я приказал следовать за мной хирургу, его слуге (поляку) и двум матросам — Карстену Бранду и Якову Траппену. Внизу, войдя в башню, мы нашли двух часовых, которым я сказал, чтобы они нас выпустили. Эти приятели дали нам пролезть, ничего не зная о предательстве. Первым прошел хирург, я за ним, но обоих; матросов и слугу мы не увидели. Нам пришлось перейти городской ров, по горло в воде, чтобы пройти к сожженному татарскому кварталу, где было безопаснее всего. С городского вала отчаянно стреляли нам вслед из мушкетов, однако без всяких последствий; было это в три часа утра. Моим единственным оружием был пистолет, а у хирурга ружье с нарезным стволом и пистолет. Я пошел вперед; мы встретили двух мужчин, которых приняли за казаков, отчего хирург весьма испугался, выстрелил в них из пистолета и, сделав выстрел, пустился бежать от меня и бросился в отчаянии в реку; но я не заметил, что он сам кинулся в воду. Я между тем обнаружил, что те люди также бежали из города, и крикнул хирургу, чтобы он подошел поближе, что это добрые люди, но не услышал ответа. Я побежал за ним и нашел его после долгих поисков наполовину мертвым в воде, откуда я его с большим трудом спае, Когда он пришел в себя, мы пошли дальше и нашли на реке небольшую лодку со спящим в ней человеком, которого заставили нас перевезти. Мы вошли в лодку все пять человек, в том числе двое помянутых русских, и гребли по течению примерно до девяти часов утра. Мы слышали отсюда сильную перестрелку в городе и пришли па лодке к десяти часам утра в рыбачий поселок, называемый Троицын учуг (Trosilzen Oestjoeg), где рассказали рыбакам все, что случилось в Астрахани. Мы хотели поехать дальше, но русские отказались пойти с нами и остались здесь. Я сказал хирургу, что здесь мы не в безопасности и легко можем попасть в руки казаков и было бы лучше, если бы мы вышли на лодке в море и положились на волю всемогущего бога, нежели попали в руки предателей.