Три пункта бытия : Роман, повесть, рассказы - [82]

Подошел автобус.

Она втиснулась с передней площадки, поехала и попрощалась:

«Прощай, остров Жуан-Фернандес! В Тихом океане!»

Ну, а дальше?

Что же, что разность 45–n стала отрицательной?

Отрицательные величины — тоже величины, это обывательское представление, будто они не настоящие и хуже положительных.

Вот пойти да и улыбнуться Строковскому. А что?! Улыбнуться, храня в памяти светлый образ Рыцаря!

Строковскому больше и не надо — одну улыбку со значением, он из таких, которые все остальное сразу же берут в свои руки… Он и возьмет, да еще как!

Но, если разобраться, так ведь Строковский для нее в определенном смысле мальчик. А может быть, и во всех смыслах тоже мальчик… Умный, остроумный, многое знающий, еще больше — умеющий, а все-таки мальчик. Ну, пусть будет юноша, этакий шустрый подросток. Доказательства? А вот хотя бы: у нее уже нет и не может быть перед ним ни капли смущения!

Она ведь только что прошла по определенному кругу, о котором Строковский не имеет ни малейшего понятия. Если даже ему усердно втолковывать, что это за круг, — он и тогда не поймет, не сможет.

Она потеряла что-то на этом круге, например, самоиронию, например, годы, но это потери только с одной стороны, а с другой — они могут быть и приобретениями. Во всяком случае, люди делятся на взрослых и детей не столько возрастом, сколько такими вот минувшими кругами.

И пусть будет прав почитаемый Нюрком за умницу француз Ларошфуко, который когда-то сказал, что женщине легче не изменить ни разу, чем только один раз… Может быть, он и в самом деле был умница, этот француз?

Или встретить в коридоре НИИ-9 Никандрова и сказать, чтобы он снова и немедленно уезжал на Северный Кавказ?

К Ахтубеевым — они ведь друзья!

А Никандров не уедет. Не уедет сразу, а только тогда, когда у него снова не будет другого выхода. Он ведь и в тот раз тоже не просто так уезжал, он спасался, и, значит, было все, от чего люди вынуждены спасаться бегством.

А вот она не убежит, нет. Ни к одному Рыцарю.

Не так давно она заметила — издалека, — что Никандров стал светлее. Он не поседел, а посветлел, стал больше поддаваться солнечному и электрическому освещению: освещение тусклое, и он не так заметен, но яркий свет из ламп, из коридорных окон НИИ-9 делает его слегка прозрачным. К такому — опаснее подойти: будешь думать «а вдруг он тоже и. о. мужчины?» Поскольку он ведь не убедил ее в своем умении отказываться — отказываться от должности заместителя Строковского, отказываться, причем в самом начале, от недотрог, когда они ни с того ни с сего бросаются к нему, отказываться от бегства на Северный Кавказ. Мужчина же — настоящий — должен уметь отказываться.

А что?! Ей было просто обвинять Никандрова во всех смертных грехах, когда у нее был ее Рыцарь! А теперь?

Без Рыцаря?

ОСЬКА — СМЕШНОЙ МАЛЬЧИК >Повесть >Фантастическое повествование в двух периодах

Мне давно хотелось поставить читателя в известность о том, что автор — тоже читатель своего произведения, и я бы сказал, не последний: если уж ему неинтересно читать самого себя, вряд ли кому-нибудь будет интересно читать его.

Однако же этому самочитателю свое собственное художественное произведение представляется в оригинальном и неповторимом виде, поскольку особенное значение приобретает для него не столько Целое, сколько Конец.

Здесь требуются некоторые пояснения: я убежден, что Начало, Середина и Конец занимают по отношению к своему автору совершенно различные позиции, можно даже сказать, что они играют совершенно разные роли в его творческой жизни.

Если Начало, пусть даже и не очень надежный, а все-таки союзник автора, то уже про Середину этого сказать нельзя. Невозможно!

Середина более всего обожает самое себя и свою лояльность. Она может следовать за автором и подчиняться ему, однако прежде ее нужно убедить, что в этом подчинении нет чего-либо предосудительного.

Ничего подобного нельзя сказать о Конце.

Конец — исключительно непокладистый и трудновоспитуемый тип с негативными природными задатками. У него все не как у людей, а свою подчиненность автору он, безусловно, воспринимает словно муку-мученическую, и вот он скрывается от автора, манит его к себе из своего далека, а потом скрывается еще и еще раз.

Он смешивает весь авторский пасьянс. Он толкает Середину в объятия Начала и подсматривает из-за угла, что из этого получилось, он выкидывает зигзаги и курбеты и придает при этом настолько нефотогеничные выражения своему лицу, что при виде их у автора волосы становятся дыбом, он знать не хочет никаких правил игры, хотя бы самых либеральных, в то же время у него непомерное самомнение, он убежден, что ему все дозволено, потому что автор при любых условиях не сможет обойтись без него.

Как будто он может обойтись без автора!

Конечно, он не может этого, но все равно бывает очень доволен, если ему удается преподнести своему автору тот сюрприз, который называется еще и пилюлей.

И тогда у автора, проглотившего такую пилюлю, остается едва ли не один-единственный способ сохранить независимый вид и собственное достоинство — он во всеуслышание объявляет свое произведение экспериментальным.