Три пункта бытия : Роман, повесть, рассказы - [193]

И вообще-то говоря, эта человеческая привычка — существовать — дурная привычка. Уже по одному тому, что она ничем не оправданна. Все живое существует в природе на своем месте и в свое время, а человек — вопреки природе. Ведь природа — это прежде всего и всегда чье-нибудь место и чье-нибудь время, но человек всеяден и в отношении того и в отношении другого. Он обитает везде, по всей Земле, и в Арктике, и на экваторе, он обитает, по некоторым данным, вот уже тридцать миллионов лет и зимой и летом, а ведь это жуткое дело — обитать везде, всюду и всегда. Это немыслимо само по себе. Отсюда мысль человека тоже немыслима.

А разве не жуткое дело, что человек обладает памятью и знанием прошлого, то есть снова и снова подчиняет себе время, в то время как для всех других живых существ прошлого нет, а есть только время их жизни? И все это человек называет реализмом — ну, не кощунственно ли? Ни время, ни пространство его не ограничивают, он подчиняет их себе, словно это какие-то домашние животные, и это — реализм?!

Человек в отличие от всех других живых существ духовен, но никто из живущих на этом свете не придает своему телу такого же значения, как он, никто не обладает прямо-таки фантастическими телесными потребностями и столькими же болезнями тела (я иногда думаю, что сколько у человека телесных потребностей, ровно столько же у него и болезней). И это — опять реализм? Нет, право же, когда я встречаю в коридоре мужчину или женщину или когда вижу толпу на площади, а в этой толпе нет ни одного человека, удивленного фактом своего существования, мне становится не по себе — опять тот самый реализм, которым мы все так гордимся?! Опять та же глупость всех глупостей! Итак, разве не дурная это и ничем не оправданная привычка — существовать? Ну, а если я хочу, искренне, от всей души хочу исчезнуть, не оставив здесь никаких следов по себе, даже тела своего не оставив — неужели я и этого не могу? Нет, я с этим не согласен — с таким реализмом, пошел он к черту! Если уж я и в самом деле духовен, тогда я должен хоть однажды иметь власть над своим собственным скелетом.

Ну, и дальше. Я люблю стихи, которые не понимаю. Конечно, если это красивые, звучащие стихи и у меня нет сомнений в том, что они умны, но только не моим умом. Это значит, что они есть и они о чем-то, что за пределами моего сознания, и я мечтаю под их музыку: может быть, именно они и помогут мне заглянуть за мои собственные пределы? Немного грустно оттого, что я бестолков, но стихи-то при чем? Они-то знают сами себя, знают, что они — весть оттуда, из ирреальности. Откуда же им еще быть?

И мы издавна, если уж не вечно, тоскуем по какой-то там неизвестной параллельности: дескать, вот я, вот мы, вот весь мир, живем на одной всем видимой, очевидной и постоянной параллели, а рядом какая-то другая параллель, и там прекрасно обстоят все дела, так все справедливо, так честно, там ни войн, ни блох, ни голода, ни террористов, ни очередей, ни дефицита, ни бюрократии. И все дело только в том, что мы не умеем переключиться с нашей погрязшей в реальных нелепостях параллели на ту желанную и справедливую, не совсем для нас реальную. И так хочется, чтобы кто-нибудь основательно поддал тебе под зад, так поддал, чтобы ты оказался не здесь, а там, на той чудесной местности…

Да, так оно и есть: чем больше знаешь, тем больше убеждаешься, что жизнь возможна только в реализме и ни в чем другом, поэтому знания сами по себе вещь грустная. И вот, несмотря ни на что, несмотря на НТП и НТР, ты все время ждешь какой-нибудь мистики, пусть совсем крохотной, но ирреальности. Любая ирреальность, явись она сию минуту, была бы уже знамением возможного спасения. И даже — счастья.

Ну, например… Вот я вынимаю из пиджака ключ от комнаты № 721 (седьмой этаж дома для престарелых, по солнечной стороне, шестая дверь от лифта направо), вынимаю из кармана своего пиджака (или халата), кладу ключ на журнальный столик в холле все того же седьмого этажа — не на тот столик, что стоит рядом с окном, а на другой, уже облезлый и только кое-где сохранивший следы лака, на тот, который стоит от окна подальше… Кладу… положил… Аккуратно так положил и ушел в коридор… В холле никого, в коридоре никого, время к полуночи, свет почти везде погашен, обстановка благоприятствует пусть маленькому-маленькому, а все-таки нереальному случаю. Я ухожу в дальний конец коридора и долго-долго жду. Но когда я возвращаюсь в холл, ключ лежит там, где я его оставил. Точно там же.

А почему бы ему не исчезнуть? Почему бы не упасть на пол? Почему бы не повернуться колечком в сторону окна? Неужели и в самом деле на свете не может случиться даже и такого ирреального пустячка?..

Нет, не может, и это так обидно, так обидно — хоть плачь! Прожить почти до восьмидесяти лет и ни разу так и не увидеть ничего, кроме реальности, — ужас! Да разве мое мышление приспособлено только к реальности? И существует только ради нее? Ничего подобного! Реальность — это пожизненная тюрьма для моего мышления, для моей психики. В этой тюрьме тебя даже на прогулку никто не выводит, даже свиданий никогда не дают, даже писем с воли ты не получаешь ни от кого и никогда! Строгий режим…