Три пункта бытия : Роман, повесть, рассказы - [105]

— Сам научился.

— Ты гляди! — снова покачал головой Оська. — Ты гляди-ка! А ну придумай, будто ты оленей хорошо запрягать умеешь?

— Это — не могу!

— Ну, что-нибудь еще придумай сделать. Самую хорошую дорогу на факторию найти. Либо выбрать самого худого оленя, чтобы его сейчас на мясо и зарезать.

— Это у меня не получится, Оська…

Оська стал поглаживать шерсть оленьей шкуры, под которой они лежали.

— Плохо? — спросил у него Дроздов.

— Чего это?

— Что я только выдумывать умею, а делать — нет?

— Может, плохо, а может, вовсе хорошо…

— А почему это может быть хорошо?

— Дай тебе по всей твоей выдумке делать, Олешка, ты и наделаешь, что тебя уже сроду не спасет никто. Я не спасу и никакой другой человек…

— Зато я бы кого-нибудь спасал, Оська. Каких-нибудь других людей… Я бы сделал для них какую-нибудь прекрасную жизнь… Построил бы им какой-нибудь сказочный остров! Не веришь?

— Не сказать, чтобы сильно верю. А может, и вовсе не верю. Когда взять меня, я бы уж лучше сам спасался. И в прекрасной жизни я тоже без тебя, худо-бедно, обошелся бы. И без твоего выдуманного острова. Уж это — ей-богу!

— Ах, Оська, Оська! — громко засмеялся Дроздов. — Какой чудак!

— А это ничего, — сказал Оська. — Зато я оленей запрягать умею. Так что мы с тобой скоро отсюда поедем. Вдвоем: чудак с нечудаком.

Догорает костер. На костре котелок с варевом. Тундра ровная, блестящая, такой она бывает после пурги.

На снегу следы людей и оленей.

Алексей и Оська ловят оленей тын-зянами. Олени держатся кучно, но в упряжку не идут. Оська взмахивает тын-зяном, бросает, и петля уже на рогах оленя. Есть один!

Подбрасывает петлю тын-зяна на снег, под ноги оленя. Есть другой! Оська привязывает оленей к нартам. Оська кричит:

— Уан, ту, тси-и! — и заарканивает еще одного.

А Дроздов выбился из сил, не может поймать ни одного оленя.

Остановился, смотрит вдаль, в одну сторону, в другую… Вправо убегает ряд вешек, влево убегает тот же ряд.

— А куда эта дорога, Осип?

— А сюда — почтовый чум. А туда — тоже почтовый чум. Сюда — почтовый чум Никола-зырянин дёржит. Туда безмужняя одна женщина и с ребятишками дёржит.

— А мы куда поедем? Туда? Сюда?

— Мы вовсе никуда. Пурга была, я вешек держался. Пурги нет, без пурги мы прямо, вот так!

— Ты бы меня оставил в каком-нибудь почтовом чуме, Осип? В том. Или в том!

— А зачем?

— Все-таки лучше будет.

— Не обманывай! Лучше не будет. Никола-зырянин тебя не спасал. Незамужняя детная женщина не спасала. Я тебя привезу, они скажут: «Ты махонький, да? Нашел человека, после не знаешь, что с им делать, да? Управляйся сам!» Лови-ка, давай, оленей, Олешка. Лови, не стой! Ты не вовсе столб, однако. Ты поболее старайся.

Но тын-зян — витой кожаный ремень с петлей на конце — совсем не просто удержать в неумелых руках; тын-зян скользкий, длинный, витков в нем много, и один виток упал на снег и уже распрямился. Сам собою выползает тын-зян из неумелых рук.

Тем более раскрутить тын-зян над головой, потом бросить, потом поймать в петлю оленя, потом подтянуть его, потом двух оленей запрячь в нарты — как все это делается? На морозе — как?

На морозе руки красные и даже багровые, на багровых руках болят пальцы.

Огромный седогрудый бык не дается не то что Дроздову, Оське и то не дается, уходит и от верхней, и от нижней петли. А Дроздова этот бык совсем не боится — подходит к нему и рассматривает, что за человек, откуда взялся? Внимательно они смотрят друг на друга, Дроздов и седогрудый бык.

Оська тем временем все-таки изловчился, подошел сбоку и закинул на быка петлю. На рога. Но подтащить быка к нарте Оська никак не может — бык упирается, мотает заарканенной головой. Тут Дроздов решил Оське помочь, быстро подбежал сзади, толкнул быка что было сил.

Но и бык сильно бьет задними копытами, и Дроздов лежит на снегу плашмя, смотрит в небо, врозь руки, врозь ноги.

И петли уже нет у быка на рогах, он ее сбросил и снова отбежал в сторону, смотрит, как Дроздов медленно-медленно поднимается на ноги, Оська тоже смотрит на Дроздова.

— Отвези ты меня, Оська, пожалуйста, в почтовый чум! К Николе-зырянину, — просит Дроздов.

— Никола-зырянин что мне за тебя скажет? Спасибо скажет? Спасибо не скажет… Николе-зырянину — что? Он тебя в тундре не находил.

Оська запрягает восемь упряжек, Дроздов кое-как одну. С грехом пополам. Оська спрашивает:

— Пухнача у тебя есть?

— Не знаю…

— Жена, спрашиваю, есть?

— Жена? Какая жена?

— Верно что — какая? Разве хромая! Либо старая! Кривая! А может, хромая, старая, кривая!

Светит солнце. Апрель в конце. Длинный-длинный день.

Почти навстречу солнцу идут олени.

Идут две цепочки — в передней пять нарт, в задней две.

Первая идет весело, бодро. Олени, оленьи рога, нарты, поклажа на нартах, Оська, Оськин хорей — все бросает на снег длинные и четкие тени.

Второй упряжкой правит Дроздов, олени идут у него неровно, то быстро, то тихо, и тени на снегу нескладные, а седогрудый бык все время храпит, бодает рогом хорей…

Останавливается Оська. Ждет отставшую цепочку из двух нарт. Связывает обе цепочки в одну.

Молчит Оська.

А когда снова садится на переднюю нарту и взмахивает хореем, говорит себе:

— Ван Ванович, учитель, рука калеченая, а оленей запрягает куда с добром. А тоже сказать, ученый: английскими словами до тысячи считает. Немецкими — того дальше! Португальскими — подальше мильона!