Три позы Казановы - [28]

– Я ищу… Воропаева…

– Какого ещё Воропаева? Не надо этого! Ничего не было! Понял, как там тебя, Андрюша? Ни-че-го…

Кокотов кивнул, еле сдерживая слёзы. Все следующие дни даже сердце его билось в этом странном, болезненном ритме: ни-че-го-ни-че-го-ни-че-го. Но он знал, всё равно снова пойдёт к ней, надо лишь дождаться правильного повода. Чтобы не так страдать, несчастный вожатый с головой окунулся в педагогическую работу и тоже завёл себе туго свёрнутую газетку, но пионеры его почему-то всё равно не слушались. Тогда Людмила Ивановна, у которой муж не ночевал дома третью ночь, отозвала напарника в сторону и открыла ему страшную воспитательную тайну: в газетную трубочку была вложена увесистая палка. Кокотов сбегал в лес, вырезал толстую лещину, завернул в свежий номер «Комсомольской правды», и к вечеру в первом отряде воцарилась идеальная дисциплина. Дружно стали готовиться к карнавалу – главному событию смены.

Между Андреем и Людмилой Ивановной наладилось полное взаимопонимание. Выяснилось, что мужа, оказывается, просто отправляли в срочную командировку, и женщина прямо-таки светилась возрождённым семейным счастьем, изливая его и на своего младшего коллегу. Накануне карнавала они в тихий час пили чай смятой и рассуждали о том, во что бы им самим нарядиться. С детьми уже определились: отряд имени Гайдара в полном составе превращался в шайку пиратов. Для этого было достаточно завязать носовым платком один глаз, нарисовать жжёной пробкой усы и надеть тельняшки, их на складе хранилась целая стопка – для обязательного в самодеятельности танца «Яблочко».

Людмила Ивановна колебалась. С одной стороны, ей очень хотелось одеться Белоснежкой, про которую когда-то в лагере ставили детский мюзикл. Костюмы семи гномов со временем самоутратились, а вот платье Белоснежки (её всегда играл кто-то из взрослых) сохранилось и было Людмиле Ивановне впору. Но, с другой стороны, на него претендовала библиотекарша Галина Михайловна, от отчаяния закрутившая роман с лагерным водителем Михой. К тому же отрываться от пиратского коллектива опытная воспитательница считала непедагогичным и потому склонялась ко второму варианту – нарядиться атаманшей. Практиканту она предложила роль своего заместителя.

– Да, пожалуй, атаманшей – правильнее! – грустно кивнул Кокотов.

– А ты?

– Я? Я лучше буду Одиноким Бизоном… – вымолвил он и едва успел закрыть ладонью выпрыгнувшую на щеку горячую слезинку.

Вообще-то сначала Андрей хотел нарядиться индейским вождём Чингачгуком, но, критически оглядев себя в зеркале, понял, что никак не тянет на мускулистого Гойко Митича, исполнявшего в кино роли продвинутых краснокожих. И тогда Андрей вдруг вспомнил книжку «Ошибка Одинокого Бизона», читанную в детстве. На обложке был изображён закутанный в попону печальный индеец, стоящий возле догорающего костра. Образ как нельзя более соответствовал его нынешнему душевному состоянию. Имелись и другие аргументы «за». Во-первых, можно стать полноценным вождём, не предъявляя посторонним свою неиндейскую мускулатуру, а во-вторых, для этого превращения требовалось немного: байковое одеяло, несколько вороньих перьев, обильно валявшихся под липами, ну и, конечно, красная акварель или гуашь, чтобы окончательно обернуться дикарём. А за ней надо идти к Тае. И это было счастьем!

– Эх ты, Одинокий Телёнок! – Людмила Ивановна потрепала Кокотова по голове с мягким превосходством женщины, обладающей в отличие от напарника верным и любящим спутником жизни: – Выкинь её из головы! Она нехорошая.

– Почему?

– Потому!

И воспитательница рассказала, как вчера вечером к Тае на красной «трёшке» приезжал патлатый парень с огромным букетом сирени, а укатил, как подтвердили за завтраком незаинтересованные наблюдатели, только сегодня утром.

– Ты куда, Андрей? – только и успела крикнуть она.

В изостудии Таи не оказалось. Он поднялся в мансарду, постучал.

– Кто там ещё? – весело отозвалась художница.

– Я… – Он вошёл.

На закрытом этюднике стояла трёхлитровая банка с огромным лиловым букетом. В комнате тяжело пахло сиренью и ещё каким-то странным, не совсем табачным дымом. (О том, что так пахнет «травка», он узнал много позже.) Взъерошенная постель хранила очевидные следы любовного двоеборья. На девушке была всё та же длинная майка с надписью Make love not war! Тая безмятежно улыбалась, глаза её горели, как два туманных огня.

– Ой, Андрюша! Привет! – Она бросилась к нему и поцеловала в щёку. – Тебе чего?

Движения у неё были странные, какие-то угловатые, неуверенные.

– Мне… я… Мне краска нужна… Красная или коричневая…

– Зачем?

– Для карнавала.

– А ты кем хочешь нарядиться?

– Я? Одиноким Бизоном.

– Кем? – Она захохотала и, согнувшись от смеха пополам, повалилась на кровать, задёргав голыми ногами.

Трусиков под майкой не оказалось, и открылась тайная рыжина, отчего у Кокотова в голове запрыгали малюсенькие и беспомощные шаровые молнии.

– Бизоном?! Ой, не могу… Одиноким!! Помогите!

– А ты кем? – оторопел он, не сводя глаз с её лисьей наготы.

– Кем? – Она, спохватившись, одёрнула майку. – Ну хотя бы хиппи оделся.

– Почему хиппи?

– Потому что это – люди!