Три портрета - [2]

Годы изменили его. Поседела голова, отросли запущенные волосы. Заплаты и пятна покрыли суконце старой форменной тужурки. Глубокие морщины избороздили лицо, потерявшее былую важность… Только взгляд стал еще более колкий — вот так бы и пронзил насквозь этих новых, в кожаных тужурках.

А старые, где они?..

Давно лежит на кладбище соборный протопоп. Не перенес он «поругания храмов божьих», занемог и скоро умер. Так и не пришлось ему покататься в архиерейской сыновней карете… Как лист осенний, закружила буря господина земского начальника и забросила куда-то далеко, не то на остров Мальту, не то на Принцевы острова. А в усадьбе его давно трудовая коммуна орудует… Старую барыню еще встречает чиновник иногда. Облиняла старуха… Не шумит шелками. Гримаса обиды — обиды на всю жизнь — легла на ее лицо. Встретится взглядом со старым чиновником и вздохнет… и он вздохнет… — каждому вспомнится старое.

Ах, не глядеть бы на это новое!.. Если бы можно было навсегда захлопнуть вот так крепко окошко и сидеть за перегородкой, отгородившись от этого нового, страшного, непонятного мира, никого не видеть, ни с кем не разговаривать… Но вот стучат… стучат… надо открыть.

И чиновник открывает окошечко и молча, недружелюбно устанавливается на клиента, принимает письмо.

— Денежное?.. Несоответствующая оболочка. Не могу принять.

— Какая оболочка? — недоумевает клиент.

— Конверт мал. Здесь нет места для пяти печатей.

Клиент стоит озадаченный. Потом идет в соседнюю лавочку, покупает новый конверт, переписывает адрес. Опять стучит…

Окошечко открывается.

— Вот новый конверт…

— Не подходит. Клапан не подходит. Надо, чтобы в середине конверта углы сходились, а так я не могу наложить печать. — Окошко захлопывается.

Клиент ворчит и вновь уходит. Опять стук…

— Вот полдюжины конвертов, выбирайте любой.

Чиновник молча указывает на один из них.

— Ну и порядки, — уходит рассерженный клиент, получив наконец квитанцию. — Не советская почта, а старый прижим!..

Окошко захлопывается. Что-то вроде улыбки скользит по лицу чиновника.

Тишина… Только мухи жужжат и кружатся над столом.

Чиновник подавляет зевоту и враждебно смотрит, скосив один глаз, на ненавистный «Бюллетень НКПиТ». Случайно он прочитывает один приказ и бледнеет.

— Дожили!.. Этого не хватало!..

Дома, после службы, жена встретила его с засученными рукавами: она только что давала пойло корове и кормила индюшек.

— Отец, что с тобой, на тебе лица нет?..

Чиновник грузно опустился в старенькое кресло и, потрясая «Бюллетенем», воскликнул:

— Дослужился!.. За тридцать два года верной и беспорочной службы…

— Да говори ты толком, в чем дело?..

— Не дело, а тьфу!.. Повышение получил, вот что! В поч-талионы попал!

— Шутишь, отец!..

— Плохие шутки! Вот… циркуляр… кольцевые почты выдумали. Изволь сумку на плечо да мужикам письма по деревням развозить… Селифант Дормидонтович!.. Позвольте вам письмецо в собственные руки вручить… Это мне-то, при моем чине, им-то, сиволапым!..

Жена, вытирая мокрые руки о фартук, присела на кончик стула.

— Что же теперь будет?..

Чиновник, излив первый гнев, усмехнулся.

— А вот что будет! — И он, сложив пальцы, сунул ими в лицо озабоченной супруге.

— Ты чего ж это кукишем тычешься?!

— Не тебе этот кукиш, дуреха, а им, чтобы им пусто было! — И старый чиновник ткнул кукишем в «Бюллетень». — Кольцевая почта? С большим моим удовольствием! Вечером посижу, на бумаге таких им колец накручу, что любо-дорого! «Всемерно стараясь о приближении почты к беднейшему крестьянскому населению, мною организовано… та-та-та, та-та-та, столько-то сел, столько деревень… Повышение обмена… пятое-десятое»… Не впервой такие отчеты мне писать! Кривая вывезет, не робей!..

Вечером того же дня, когда с горы срывался звон церковного колокола, старый чиновник — неизменный церковный староста — стоял у своего свечного ящика и с улыбкой, которая давно не посещала его лицо, продавал свечи.

— Слава в вышних богу и на земле мир, в человецех благоволение…

ПОРТРЕТ ТРЕТИЙ

Не вывезла кривая… Беспокойно стало в мире, и исчезло в человеках благоволение… Откуда-то ветром принесло ревизию, вывела она на чистую воду бумажного кольцевика, и он получил «отставку». Мундир он, впрочем, ухитрился сохранить в старом ясеневом шкафу, как последнее воспоминание о былом величии…

— А в почтовом окошечке появился новый портрет.

Это было почти «чудо обновления»: так странно было видеть старожилам в старой рамке новое, молодое, почти безусое, энергичное, приветливое, веселое лицо. Окошко всегда было раскрыто настежь. Но «портрет» редко виднелся в раме.

Молодой связист бурей носился по всему помещению, вычищая «нечисть». Проветрил комнаты, снял паутину с углов. Извлек из-под стекла хранимое стариком как реликвию объявление о «неприсутственных днях»: «тезоименитствах», рождениях и смерти «августейших особ» и церковных праздниках… Не пощадил новый связист и образа Николая-чудо-творца, хмуро смотревшего с угла на всю эту возню. Стены запестрели портретами революционных вождей, плакатами о книгах, сберкассах, кооперации… Скоро и снаружи здание стало неузнаваемо. Появились почтово-телеграфные рекламы и объявления. Новенький почтовый ящик сверкал на солнце желтизной свежей окраски.