Три персонажа в поисках любви и бессмертия - [49]

Заметно было, что и он себе циклопов и их кузницу представил, и теперь ему весьма любопытно узнать о причине такого обмана чувств.

– Все дело в хроматизме, – начал аббат. – В этом и заключается гений Рамо. Он так аккорды использует, что они создают диссонанс. Гармонии у него не складные и симметричные, а значит и предсказуемые, как в итальянской музыке, а нестабильные, одна в другую переходящие. Таким способом он добивается того, что вместо скольжения по поверхности мелодической и песенной, слушатель весь погружается в музыку и открывает для себя ее способность рисовать картины, рассказывать истории и, самое главное, заражать различными эмоциями. И все это стало возможным по причине хроматической. Что же это означает? А то, что ввели в музыку полутон, который есть в самой природе. Просто его теперь вдруг услышали и выделили. А полутон – это как бы и один и тот же звук, и два разных. В зависимости от ближайшей ноты, предшествующей или последующей, он из мажорного становится минорным. А из этого в одно мгновение, в одной музыкальной точке, рождаются два противоположных движения. Так через полутон, одна эмоция в другую соскальзывает.

Вдова слушала внимательно. Про ноты и звуки понимала не слишком, хотя и чувствовала, что все это у аббата было складно и солидно построено. А при этом еще что-то другое понимала: как одно от встречи с другим чем-то иным делается, как от этого рождается раздвоенность, и как начинает чего-то хотеться неясного и вместе с тем прямо тому противоположного.

– С тем, чтобы еще лучше это стало ясно, я сейчас спою вам арию Федры из оперы господина Рамо «Ипполит и Арисия». Петь я ее, конечно, по сути дела не могу, это ария женская. Напою так только, для наглядности. Тут все в редком тоне устроено, в си миноре. Аккорды вы услышите сложные, странные, семеричные, девятеричные. И такие замедленные, как будто под влиянием страсти замедляется дыхание и самое биение сердца.

Он заиграл и запел тонким дрожащим голосом. Вдове показалось, что он заплакал. Этот плач вызвал у нее снова чувство, дотоле ей неизвестное. Как если бы в грудной клетке у нее была дверь, и она бы вдруг широко открылась и туда бы ворвался свежий ветер, выгнал бы застоявшийся, затхлый запах и залилось бы все теплым светом, похожим на цветочный мед. Федра молилась Венере: это все по твоей вине, Богиня, но я тебя не упрекаю. Нет, все же упрекаю, ведь это по твоей вине. А раз так, то помоги мне, Всевышняя, спаси и помилуй. Сделай так, чтобы у Ипполита сердце открылось, и чувство ко мне, беззаконной, ответное проснулось. Да, была то молитва, но звучала в ней не надежда, а отчаяние. Федра просила о том, о чем просить ей было нельзя. Она молила, чтобы молитва ее не была услышана. «Пожалейте Федру, пожалейте», – пел аббат. Когда он замолчал, некоторое время все сидели неподвижно в изумлении. Лишь потом захлопали.

– Какие красоты в нашей музыке французской заключаются, не чета итальянской, – сказал маркиз, подсаживаясь к аббату. – Я несказанно рад оказать нашему национальному искусству такую услугу.

– Я вас сердечно благодарю, маркиз, – сказал аббат, встал, откланялся и был таков.

– Ну что с ним делать, – извинилась за него вдова. – Он несколько резок, как я уже заметила.

– Церковный человек, сударыня, не забывайте, – возразил епископ. – Нашему сану такое поведение пристало. Я человек в летах, могу себе позволить светские послабления, а аббат молод, и ему всячески соблазна избегать следует. Если он желает прожить в нашей Церкви долгую жизнь и ей своим искусством послужить. Так что я его одобряю и приветствую.

Епископ встал и также откланялся.

Когда гости разошлись, и вдова осталась одна, она долго еще сидела перед открытым клавесином и, казалось, все слышала высокий мужской голос. Свечи догорали. «Каково, интересно его положение?» Регулярный он священник или секулярный? Монах ли? Посидела еще, гладя лакированный бок инструмента, и сказала самой себе: «Ты больна». Кликнула Анну и отправилась спать. А проснулась с той же вчерашней мыслью. Меланхолия, томление, упреки, противоречивые желания и стремления, мысли о том, как приблизить к себе аббата, и, сразу же за тем следом, как спастись от него немедленным бегством, – все признаки и симптомы мании как собачьей, так и волчьей были у нее налицо. К доктору обратиться? «Не стану ничего теперь предпринимать», подумала. Подожду немного, посмотрю, как обстоятельства сложатся. Видеться нам так или иначе придется, ведь необходимо нужно нам изданием нашим заниматься. И она, напившись кофею и кликнув Жака-печатника и гравера-офортиста, уселась с ними изучать, как им наилучшим образом рукопись аббата подготовить.

Прошло однако недели две, а то и более, маркиз исправно оплатил обещанное, работа в печатне продвигалась, а аббата вдова не видела. Только изредка под ее окнами раздавался привычный собачий лай, и пролетала как ни в чем не бывало длиннополая фигура, преследуемая ватагой пацанов. Гости к вдове сходились по-прежнему. Господин Тибо и маркиз упражнялись в красноречии. Пионы отцвели. Черешня поспела. Все шло, как положено. Разве что епископ в один из вечеров взялся вдруг зачем-то сипловато-скучным голосом комментировать историю Элоизы и Абеляра и рассуждать о том, каковое представление имеет церковь о законности и о грехе. Вдова его слушала внимательно.