Три нью-йоркских осени - [20]

Такова эмиграция, считающая себя в дальнем или близком родстве с русской березкой, — от людей, никогда не видевших степных просторов России, от людей, чьи деды и прадеды прошли через «Остров слез» еще в прошлом веке, до «новейших», с которыми еще вчера делили мы хлеб и спорили о поэзии, близоруко не разглядев их двойственной души.

В антисоветском рвении деятельна преимущественно «новая эмиграция». Это буйная публика, поднаторевшая на «кошачьих концертах» под окнами наших представительств, на организации «автокад». Им только свистни!

И вот однажды самых оголтелых из них собрали на всеамериканский съезд. Они шумели в Нью-Йорке как раз тогда, когда в Москве работал XXII съезд Коммунистической партии. Эмигрантским «бешеным» поручили на этот раз не обычную работенку с плакатами и выкриками, а сочинение программы, которая была бы противовесом Программе, разрабатываемой в Москве.

Собралось 60 деятелей, представлявших всевозможные антисоветские общества, землячества, комиссии, объединения, группы и группки. В зале сидели: русский князь — один, грузинский князь — один, архиепископов — два, протоиерей — один, атаманов — два, бывших атаманов — один, кандидатов в атаманы — восемь, бывших власовцев и добровольных помощников гестапо — много, но точно их число не учитывалось. Сборище назвало себя съездом представительства российских эмигрантов в Америке.

Докладчик сообщил высокому собранию о своей переписке со специальным советником Белого дома г-ном Чарльзом Болэном. Г-н Болэн заверил, что американское правительство сохраняет политику «полного непредрешенчества в устройстве будущей национальной России».

Каюсь: когда я читал отчет, до меня не сразу дошел смысл этой фразы. Непредрешенчество? Устройство национальной России?

Но докладчик разъяснил. Американские деятели великодушно не предрешают вопроса о том, что будет в Советском Союзе после того, как там каким-то образом исчезнет советская власть. И поскольку они не предрешают, то этим, совершенно неотложным делом следует заняться цвету российской эмиграции в Америке.

Стали заниматься. Сначала проклинали все советское. С этим шло гладко: дело привычное. Кубанский атаман Ткачев, который пришел на заседание в партикулярном платье, но был настроен весьма воинственно, сказал, что доблестные кубанцы все, как один, поддерживают антикоммунистическую работу и стоят на платформе единого Российского государства.

Но тут кто-то заметил, что одной моральной поддержки маловато. А как у доблестных кубанцев с материальной стороной дела? Ведь всем известен печальный факт: устроители будущей национальной России на основах непредрешенчества никак не могут наладить поступления в центральную кассу самых минимальных взносоз — по 25 центов с персоны (меньше 23 копеек). По?5 центов хорошие господа дают на чай за хранение шляпы в гардеробе, а тут судьбы России…

В связи с животрепещущим вопросом подал реплику, занесенную в газетный отчет, сам председатель высокого собрания князь Белосельский:

— Это не в бровь, а в глаз. В конце концов без широкой денежной поддержки настоящую работу вести невозможно.

Но как же с программой, которая должна зажечь, увлечь, идейно укрепить? Да ни черта с ней не получилось. Одни шамкают о «единой, неделимой», другим мерещится что-то похожее на Учредительное собрание, третьи высказываются за «крепкую власть», подозрительно похожую на гитлеровскую, и «чтобы большевиков поскорее перевешать», четвертые несут что-то о «западной демократии на восточной почве», пятые…

Один «новый эмигрант», наслушавшись всего этого, написал в антисоветскую из антисоветских газет «Новое русское слово» отчаянное письмо: либо пожалте, наконец, положительную программу, хотя бы самую захудаленькую, либо снимайте эполеты политической эмиграции!

Другой эмигрант обратился к себе подобным: господа, за нашим антисоветским «долоем» должно прозвучать: «да здравствует!» Однако что «да здравствует!», вот в чем поистине неразрешимый вопрос!

Третий попытался внести успокоение в умы. Навалял рассказик, в котором «новые» спорят между собой все о той же «программе». Некий «дядя Ваня» вопиет о непримиримости к большевикам.

— Опять ты со своим непримиримым антикоммунизмом! — возражает ему «тетя Надя». — Знаешь, по правде сказать, надоела уже эта жвачка достаточно!.. Я считаю, что мы обязаны открыто и честно сказать русскому народу, что мы предлагаем ему вместо коммунизма. А этого у нас нет!.. Нельзя идти в Россию с пустыми руками. По мне, лучше монархисты, Их я уважаю.

«Дядя Ваня» не возражает против монархистов. Но он считает, что возможны и другие варианты. Пока, правда, не ясно, какие именно.

— Сейчас у нас период застоя, — говорит об эмиграции «дядя Ваня», — начнется настоящая борьба — начнут появляться и идеи.

Автор в общем согласен с ним. Он добавляет лишь, что в ожидании, пока родится какая-либо идея, не надо сидеть сложа руки, а надо делать то, что «подсказывает нам чувство любви и долга».

И эмигрантская шатия, повинуясь этим чувствам, устраивает в нью-йоркском отеле «Дипломат» шумные «дни непримиримости», на которых брызги злобной слюны при воплях «долой!» летят до девятого ряда кресел. Она отплясывает на ежегодном «балу народов России», весь сбор которого идет на издание «антирасчленительской литературы», то есть на тот же «долой!» в печатном виде. Она кричит «долой!», когда скажут и где укажут.