Три мушкетерки - [6]

– Соседей не пугай, слониха, – вздохнула Вика. – Где ты олигарха-то возьмешь?

– А ты меня познакомишь. Вокруг твоего папы всякие бизнесмены вьются. Неужели никто не заинтересуется молоденькой и хорошенькой барышней? Нужно предлагать себя, пока свежа. А то скоро перезрею и потеряю товарный вид. Зато у меня на лбу написана хорошая наследственность. От таких, как я, дети рождаются крепкие и здоровые. У нас с тобой типажи разные, из-за мужика точно не подеремся. Кому-то кобылы вроде меня нравятся, а кому-то тощие газели, как ты.

– Это комплимент? – уточнила Вика. Ей не нравилось, что Ленка обозвала ее тощей. Дворянская бледность не всегда украшает, иногда понравившегося мужчину не мешало бы привлечь сдобностью форм.

– А то как же. Всем комплиментам комплимент. Эх, мне б чуток похудеть, цены бы не было. – Она смачно шлепнула себя по ногам, приведя организм в длительный колебательный процесс.

– Лен, оденься, папа скоро вернется.

– Кстати, папа у тебя еще ничего, – мечтательно закатила глаза подружка, видевшая потенциальную жертву в каждом попадавшемся на жизненном пути мужчине.

– У меня и мама еще ничего, – напомнила Вика, и Ковальчук сникла, вяло подтвердив, что, мол, да, и мама тоже ничего. Как ни печально.

Папа у Виктории был тот еще ходок и выглядел для своего возраста бодрым плейбоем.

Как это часто бывает, со стороны жизнь семьи Цаплиных казалась идиллической. Полный достаток, молодые здоровые родители, красавица дочка, жить бы да радоваться. В каждой красивой истории есть свой шкаф со скелетом. Иногда, если копнуть поглубже, шкаф может оказаться не один, а скелетов наберется с батальон.

На самом деле никакой идиллии не было. Ловя завистливые взгляды соседей или обрывки восторженного шепотка, вот, мол, живут же люди, Вике мучительно хотелось заорать, что все не так. Ей не хватало обычной человеческой жалости, чтобы хоть кто-то понял, как все на самом деле ужасно. Папа, такой представительный, вальяжный и интересный, гулял по-черному, бил маму, иногда доставалось и Вике. Больше всего на свете она хотела выскочить замуж и уехать из этого кошмара. Пугало только одно: ее муж мог оказаться таким же тираном, как отец. Именно поэтому у Вики ни с кем из кавалеров не получалось ничего серьезного. Она подсознательно боялась повторить мамину судьбу. Вот так и металась между желаемым и действительным, не имея возможности с кем-нибудь поделиться болью.

– Может, мне проколоть что-нибудь для пикантности? – оторвала Вику от печальных раздумий Ленка. – А то я какая-то невыразительная.

– Ты невыразительная? – изумилась Виктория, многозначительно оглядев подружкины рельефы.

– Нет, по части мяса-то я очень даже выразительная, я в смысле пикантной детали какой-нибудь. В каждой женщине должна быть изюминка. Так вот тетка говорит, что я обычная.

– А что, идею про изюминку тебе тоже твоя тетка подала? – с сомнением протянула Вика, вспомнив Ленкину родственницу.

Софья Леонидовна была женщиной со странностями. Носила шляпки с вуалью и цветочками, глядела на мир восторженными голубыми глазами, резко контрастировавшими с пожухлой старческой физиономией, и была интеллигенткой на грани вменяемости. Своих детей у Софьи Леонидовны не было, а учитывая ее высокопарный слог и оторванность от современных жизненных реалий, можно было предположить, что и мужчин в жизни старой девы не имелось. После скоропостижной смерти Ленкиной матери тетка взяла на себя заботы о племяннице, пугая классного руководителя частыми визитами в школу и попытками повлиять на процесс становления личностей в подведомственном ему классе. Классный руководитель, Степан Семенович, был в меру пьющим и косноязычным. Он преподавал военное дело, поэтому, продираясь сквозь витиеватые обороты изысканной речи Софьи Леонидовны, он неимоверно страдал и мечтал об одном: чтобы Ковальчук-старшая забыла дорогу в школу. Софья Леонидовна же норовила внедрить в сознание старого военрука мысль о необходимости введения в школьную программу предметов, призванных культивировать в девушках тягу к невинности, а у мальчиков – уважение к женской чести и достоинству. Округляя глаза, она подробнейшим образом живописала о том, как на школьном крыльце юноши распивают неизвестные напитки из жестяных банок, а девушки, о ужас, сквернословят прямо в стенах учебного заведения. И лично ее племянница докатилась до того, что красит в школу губы, ногти и подшивает юбку до непозволительно короткого состояния.

– Вы же педагог, вы должны с этим как-то бороться.

Степан Семенович, способный бороться только с похмельем, да и то безуспешно, потел, страдал и с глубочайшим облегчением выпроваживал выговорившуюся Софью Леонидовну.

Ленкину тетку знала вся школа, поэтому Вика и позволила себе усомниться в том, что Софья Леонидовна могла подать Ленке идею про изюминку.

– Не-а, тетка сказала, что если я сделаю пирсинг или татушку, у нее будет сердечный приступ.

– А зачем она тогда заявила тебе, что ты, как все? Ведь ясно же, что после такого замечания появляется жгучее желание хоть как-то выпендриться.

– Надеялась, что я поверю и перестану подрезать юбки и вытягивать декольте, чтобы показать мужикам то, что якобы и так у всех есть. Есть, да не такое. У меня выдающееся. Но татушка на попе не помешает, мне кажется. И пирсинг тоже. Только я вот никак не могу решить, что проколоть: ухо или пупок?