Три мгновения грешного лета - [56]

Тамара заметила, что ее начальница не в духе и то и дело бросает на нее любопытные взгляды, пытаясь проникнуть в причины плохого настроения. Светлана хорошо представляла, как при ее любви к сплетням, она будет интерпретировать такое ее состояние. Но сейчас ее это абсолютно не трогало; какая, в сущности, разница, что говорят и думают о тебе другие люди. Им-то все равно, что с ней происходит, разве только от скуки хочется позлословить. Вот если бы они могли чувствовать, как ей сейчас трудно, какие глубокие сомнения одолевают ее, то, может быть, отнеслись бы к ней по иному, посочувствовали. Но, увы, людям не дано ощущать, что чувствуют даже самые близкие их родственники. Так уж мы устроены, что каждый представляет из себя, по сути дела отдельны отсек, отделенный от другого такого же отсека непроницаемой перегородкой, сквозь которую не проходят никакие эмоциональные волны. И чтобы бы там не происходило, какие бы ужасные драмы и трагедии не разыгрывались, те, кто находятся совсем рядом, за тонкой стеной, ничего не испытывают, кроме ледяного спокойствия. И очень жаль. Если бы чувства и переживания одних передавались другим с такой же эмоциональной силой, если бы каждый ощущал боль и страдания другого, как свои собственные, то все совсем иначе бы относились друг к другу. И людям стало бы стыдно за свою черствость и безразличие, за свое злорадство и злопыхательство, за те слова, что так бездумно и бессердечно произносятся. Но, увы, так было всегда и, скорее всего, так будет и впредь. Уж больно люди черствы и безразличны, от проникновения чужих эмоций их души, словно церберы, надежно защищают толстые оболочки и требуются огромные усилия, дабы уничтожить эти преграды. Но никто не желает их предпринимать, всем гораздо удобнее сохранять свою убогость, чем денно и нощно трудится над самосовершенствованием, над тем, чтобы стать чутким и тонким к любым колебаниям и вибрациям живущих рядом. Вот взять ту же самую Тамару, ведь она знает, как Светлана несчастна из-за того, что никак не может обустроить свою личную жизнь. Но при этом у нее и мысли не возникает проявить внимание, сочувствие к ней, Светлане, наоборот, любые ее неприятности, даже плохое настроение вызывает у нее только радость. И при этом даже не возникает мысль, как плохо она поступает.

Светлана посмотрела на Тамару. Нет, она не должна быть такой, как она, ни при каких обстоятельствах, как бы ей не приходилось плохо. С такими мыслями она отправилась домой.

Едва она вошла в квартиру, как раздался телефонный звонок. Она узнала голос Потебни.

– Светлана, мне очень нужно вас немедленно увидеть.

– Хорошо, приезжайте, – вздохнула Светлана. – А она так надеялась, что этот вечер проведет в тишине и спокойствии.

– Мне не надо ехать, я разговариваю из автомата рядом с вашим домом.

Еще хуже, у нее даже не будет возможности хоть чуть-чуть отдохнуть и прибраться.

– Хорошо, приходите, я вас жду.

Но почему в тот редкий вечер, когда ей не хочется встречаться с мужчинами, они все равно к ней приходят?

Она посмотрела на себя в зеркало. Надо бы обновить макияж, да нет времени. Придется ему лицезреть ее таком виде. Впрочем, для бескорыстной идеальной любви, которую он проповедует, такая мелочь, как внешний вид женщины, вряд ли имеет существенное значение.

Потебня, смущенный, стоя на пороге и словно бы не решался его переступить.

– Я понимаю, что не вовремя, что вы после работы. Но я не мог больше сдерживать свое желание увидеть вас.

– Но зачем же его сдерживать, Юрий Антонович? Смотрите, сколько хотите, – улыбнулась Светлана.

Эти слова помогли Потебне пересилить свою нерешительность. Он вошел в квартиру.

– Садитесь, – пригласила она. – Вы во время, будем с вами ужинать. Я еще не ела. – Светлана решила, что не будет ничего готовить, а нарежет бутерброды, откроет консервы. Конечно, это не слишком гостеприимно, но у нее сегодня почему-то полностью атрофировалось желание что-то колдовать на кухне.

– С удовольствием, – согласился Потебня, но ей показалось, что его мысли блуждают где-то далеко.

Впрочем, они, кажется, постоянно у него находятся в путешествии.

Через несколько минут стол был накрыт. Потебня взял с тарелки бутерброд, но не донес его до рта, движение руки прервалось где-то на полпути между столом и его ртом.

– Я много думал о вас эти дни, – неожиданно признался он. – О том, как надо строить наши от ношения.

– И как? – спросила заинтригованная Светлана.

Потебня смущенно посмотрел на нее.

– То, что я хочу вам сказать, это очень серьезно. Мы должны как можно быстрей пожениться.

– Вы предлагаете мне руку и сердце?

– Наверное, – ответил он.

– Что значит «наверное»?

– Наверное, я не так выразился…

– Наверное.

Светлана заметила, что смущение ее гостя вошло в еще более сильную фазу.

– Вы даже не представляете, как мне важно, чтобы вы меня бы поняли.

– Я постараюсь вас понять, Юрий Антонович, даже если вы преувеличиваете значение этого обстоятельства.

– Зовите меня Юрием, – смущенно улыбнулся он.

– Хорошо.

– Поверьте, я ничего не преувеличиваю. Это очень серьезно. Мы не можем соединить сразу наши души, ни вы, ни я к этому не подготовлены. Я понял это в результате нашего общения. И едва не совершил большую ошибку, предлагая вам такой вариант отношений, который вам сейчас кажется неприемлемым. Хотя, уверяю вас, пройдет некоторое время и те отношения, к которым стремитесь сейчас вы, вам будут казаться очень грубыми и примитивными.