Три месяца в бою. Дневник казачьего офицера - [24]

Все, все устало! И вот с таким телом, с такой головой — попробуйте сесть в седло, выслушать внимательно и здраво получаемое приказание, карьером пронестись три-четыре версты по обстреливаемым пространствам и точно передать приказание, не спутав ни полслова, т. к. эти полслова могут погубить все дело. И если вы сумеете себя заставить сделать это, возьмете в руки раскисшиеся мускулы и спутавшиеся нервы — ваше дело еще не пропало — вы еще имеете остаток силы.

Но нынешняя война не знает коротких боев. Сошлись, сцепились и… дней пять, а то и всю неделю идет сплошное напряжение многотысячной массы людских тел. И вот, к концу восьмого дня боя вы наверное потеряете и последние крохи силы… И будете уже не человеком, а скверными, еле идущими часами. Потикают в голове кой-какие мысли и опять — а! все равно… Пусть убьют, пусть ранят, пусть что угодно будет со мной, — только дайте мне вытянуть ноющее тело на мокрой земле и полежать, не шевелясь и ни о чем не думая.

Страх перед смертью? Он недолог, этот страх. Пока вам ново это молниеносное ощущение сжимающегося в инстинкте тела, стремящегося уменьшиться в размерах для безопасности, пока вашим умам нов треск разрыва — вы обращаете внимание на свои впечатления. А потом, когда «обобьетесь», вы, конечно, все равно будете пугаться близкого разрыва, но сами не будете замечать этого страха. Смерть близких? Она слишком обыкновенна здесь. Смерть каждого из нас страшна только в связи с мыслью о его семействе и о том, «как они будут потрясены» и т. д. Если же вы будете держать себя в руках и постараетесь не думать о доме, не разжалобите себя посторонними воспоминаниями о близких — эта смерть не потрясет вас. Все мы делаем свое дело.

Когда наша батарея грохочет шалым темпом в яростных очередях и засыпает «площадями» сталью и удушливыми газами, — все, кто работает там, около пушек, уверены, что они делают свое и полезное дело, Ну, а раз мы бьем противника, то будет справедливым, что и он, нащупав наши орудия, сомнет их, исковеркает пудами бешеного металла и похоронит в вырытых воронках истерзанные тела прислуги.

И все работают спокойно, споро и весело. Но довольно влить в них хоть небольшую дозу яда усталости, чтобы работа стала тяжелой, снаряды противника пугающими и дело скорейшего уничтожения врага, их прямое дело, стало безразличным и «никчемушным». И во всем так! Сознание вашего долга, и того, что во имя этого долга мы должны убивать и калечить, такое яркое и бодрящее при здоровом теле, — становится потускневшим. Идея того Великого, что привело нас сюда на туманные поля неслыханных в истории боев, — станет мало понятной и не будет взвинчивать усталые нервы. И будет тяжело до ужаса.

И все это потому лишь, что человек не спал три ночи, промок, разбился физически и нравственно. Да, слабая машинка — человек! И какую великую пользу принес бы в данном случай спорт, правильно культивируемый по всей стране от приготовительных классов начальных школ и до… Государственного Совета включительно… Слава Богу, теперь в армии этим занялись серьезно. И всего лишь два-три года серьезной, упорной и умелой работы над молодыми — а в результате солдаты действительных сроков службы втрое выносливее, а следовательно, и полезнее и дельнее запасных. Сухому, тренированному движениями, сильными и упругими, телу легче идти в разведку, не спав две ночи, и тверже будут держать на опротивевшем седле сухие, наработанные ноги. С развитым бегом и сокольской гимнастикой дыханием легче делать сотую перебежку по размокшей, вязкой пахоте под свистом пуль и плывущими дымками рвущихся шрапнелей. С набитыми гирями, упругими канатами мышцами крепких и ловких рук спокойнее идти в атаку, как перышком играя тяжелой винтовкой и шутя отбивая сыпящиеся слева и справа удары дюжих пруссаков. Наконец, разве не легче пройти сорок верст в день человеку, втянутому в ежедневный трехверстный утренний бег, чем другому, по целым дням сидящему на месте!

Нет! Опять повторю — страшная вещь усталость на войне, и могучее средство для борьбы с нею даже не специально спортивный, а просто хоть небольшой, для «подсушки» тела, тренинг в мирное время. И надо надеяться, что когда кончится тяжелая война, народное здоровье и охранение его получат надлежащее, крупное значение. А если когда-нибудь нашей родине вновь придется послать на жадные поля битв миллионы своих детей, то в этих миллионах, идущих на тяжелую смертоносную работу здоровых людей, будет много действительно здоровых, с крепким сердцем, с здоровыми нервами, стальными мышцами и бодрых духом спортсменов. И, наверное, тогда тонкий, но сильный яд усталости не будет страшен нашим железным полкам и батальонам.

Да… многому нас еще научит эта война. Не нас, русских именно, а все народы Европы. И такие войны, являясь гибелью для миллионов жизней и тормозом для прогресса культуры, в то же самое время служат культуре же. И когда окончится эта страшная война, как горячо поднимется все человечество на создание разрушенных храмов веры, науки, культуры и искусства!

А пока… будем драться, пока есть руки. Уцелеем — тогда станем творить…