Три льва - [4]
— Черт! — цедил Михал, когда Собесский, успокаивая, оттаскивал друга в сторону. — Теперь нам, Янка, обоим не поздоровится. Прощай, моя булава…
Тем не менее новоиспеченный король оставил за Михалом польную булаву, как и должность подканцлера. Этот королевский жест даже чуть-чуть смягчил бурный протест Михала против Вишневецкого.
— Михал Корибут все-таки русский человек! Он должен повернуть свое лицо и мысли к нам! — с надеждой в голосе говорил Богуславу Михал. — Ведь по отцовской линии Михал — потомок знаменитого основателя Запорожской Сечи Дмитрия Байды-Вишневецкого и родной сестры митрополита Киевского Петра Могилы!
Но кузен Несвижского ордината лишь успокаивающе хлопал младшего родственника по плечу:
— Успокойся, братко Михась. Этот русин уже повернул свое лицо куда ему надо и везде громогласно объявляет себя sine omni intermissioni[1] именно поляком, кичась парочкой польских великосветских родственников. Он не даст разорвать Люблинскую унию. И ему двадцать девять лет всего. Скоро не уйдет. Так что наш план тает в дымке неизвестности. К тому же припомни, в каких напряженных отношениях ваши семьи!
Михал опустил голову. В самом деле. Из-за разбитой женитьбы отца Михала на Евгении Вишневецкой, вдовьей Тышкевич, отцы Михала Корибута и Михала Казимира разругались вусмерть. И эта вражда передалась семьям по наследству: вроде и ссор нет, но и дружбы нет тоже.
— И что делать? — спрашивал Михал.
— Я пока ничего не буду делать, — загадочно улыбался Богуслав, приглаживая усики перчаткой, — надоело все. Буду отдыхать и ждать. Бесполезно, Михал! Вишневецкие — магнаты не хуже нашего. С ними я бороться не буду.
И Богуслав засобирался в свой Крулевец, чтобы там в тиши своего дворца пить вино, ездить на охоту, смотреть, как растет малышка Людвика, и продолжать грустить по своей Аннусе.
Да, Вишневецкие, в частности Еремий, с которым рассорился отец Михала, были магнатами, сравнимыми с Радзивиллами. Но ни Михал, ни его с Богуславом кандидат в короли Ян Собесский так и не поняли, чем же соблазнил шляхту Михал Корибут, этот молодой, ничем не знатный галицко-подольский русин, так старательно выдающий себя за поляка. Может, тем, что его отец, «воевода русский» Еремий Вишневецкий, успешно громил восставших казаков Хмельницкого, а сам Михал Корибут в боях был ранен? Еремий владел территорией, включавшей более пятидесяти городов с общей численностью населения в двести восемьдесят тысяч человек, и передал все это в наследство сыну. Ежегодно эти владения приносили Вишневецким прибыль в размере одного миллиона двухсот тысяч злотых — в шесть раз больше, чем сейм выделял на содержание королевской семьи…
Михал Корибут Вишневецкий
В марте того же года в Несвиже «заговорщики», впрочем, встретились еще раз перед отъездом Богуслава в Крулевец… Сидели у камина Михал, Кмитич, Ян Собесский, слушая последние наставления Богуслава, заложившего руки за спину и расхаживающего перед ними, словно учитель.
— Вступать в войну с Вишневецким не советую. Даже так: personaliter[2] запрещаю! — говорил Богуслав.
— Так что? Сдаемся, значит? — грустно смотрел Собесский на Слуцкого князя из-под сдвинутых бровей. Огонь камина играл алыми бликами на пухлых щеках Яна, и казалось, что лицо галицкого князя вот-вот запылает от огорчения.
— И не сдаемся, — мерно расхаживал Богуслав, глядя себе под ноги, поскрипывая новыми кожаными туфлями с золотыми пряжками, — просто уходим на время на вакации, паны мои любые. Знаете, из-за чего наша страна сейчас maxima clade[3] и пепле лежит? Из-за одного-единственного хутора, что не поделили Богдан Хмельницкий с Еремией Вишневецким! Я и Януш, мы всегда хорошо знали, пусть и не распространялись, что начало войны Речи Посполитой с Богданом Хмельницким — это в первую очередь война самого короля Владислава с одним лишь Еремией.
— Это как же? — не совсем понял Кмитич. — Разве они были по разные стороны? Они же союзниками были!
— Не все друзья таковыми являются! — поднял палец Богуслав, с ехидной улыбкой уставившись на Кмитича. — Владислав IV соntinuе[4] жутко завидовал Вишневецким, ничуть не меньше, чем нам, Радзивиллам. Король незадолго до так называемого восстания Хмельницкого посетил Вишневец вблизи Збаража и был просто шокирован великолепием приема, оказанного ему: вдоль дороги сверкали новыми кирасами и яркими мундирами солдаты в блестящих медных шлемах, украшенных длинными перьями… Такого войска не было у самого Владислава! Дворец Вишневецкого ломился роскошью и убранством. Пир был по-славянски щедрым и по-королевски изысканным… Наш бедный Владислав лишь зеленел от зависти. Но самой горячей пощечиной королю было то, что несколько фрейлин его жены Марии Гонзаго после визита рubliсе[5] попросились… остаться в Вишневце в свите панны Вишневецкой!
— Неужели? — удивленно переглянулись Собесский и Кмитич. Михал молчал. Лишь строил гримасу, словно ему уже надоело это слушать по второму или даже по третьему кругу.
— Нетрудно представить, что думал в тот момент наш король и Великий князь: «Утер мне нос, мерзавец! Нет, он еще заплатит!» — декламировал по ролям Богуслав, изображая голос покойного Владислава IV, — а тут такой хороший повод насолить этому русинскому магнату-выскочке: жалобщик Хмельницкий по поводу своего дребаного хутора, что отошел к Вишневецкому! Именно сам король Владислав благословил Хмельницкого на войну, отвечая на все его жалобы: «Неужели вы, русские, забыли, что такое сабля и как ею ваши предки добывали себе славу и привилегии?»
