Три красных квадрата на черном фоне - [31]

Мы подходим наугад к двум откровенно пожилым женщинам, одна из которых что-то воодушевленно вещает. Дымок от сигареты, торчащей в углу рта, заставляет ее то и дело прикрывать левый глаз.

— Знаешь, у Линнеля — сплошная игра хроматических эквивалентностей… тут надо ждать имплозии…

Линнель мне на ухо:

— Эта говорит, что я все время использую одни и те же краски, а имплозия — это значит, что, чтобы картина подействовала, на нее надо долго смотреть.

Старушка продолжает:

— Чувствуется матовость поверхности… И присутствует некий прорыв, вот тут… раздирающий покров…

Линнель:

— Она говорит, что разбавленные белила позволяют видеть то, что под ними.

Мне кажется, что народу прибывает. Две старушки исчезают куда-то, на смену им приходят другие — супружеская пара, в которой жена не решается ничего говорить, пока ее мужик не выскажется. Он запинается, как будто высказывание своего мнения — его святая обязанность.

— Это… это интересно, — говорит он.

Линнель обращается ко мне с ядовитым комментарием:

— Ну, тут просто. Он говорит, что все это — чушь собачья.

Мне очень нравится его стиль — стиль художника без иллюзий, которому наплевать на внешние приличия и на этот выпендреж, сопровождающий все, что возводится в догму. Наплевать на все, кроме того, чем он занимается у себя, когда он один. Его «мазни». Это — святое, о котором он не говорит. Я знаю такие моменты, когда чувствуешь себя автором, исполнителем и единственным зрителем того, что создаешь.

— А что, если нам вдеть еще по одной? — совершенно серьезно спрашивает он.

— Пошли! — отвечаю я, не сразу понимая, что делаю.

Где он только нахватался этих словечек? Я будто слышу Рене. А может, Линнель — сын какого-нибудь пролетария, и начинал он свою артистическую деятельность с видов заброшенных пустырей и натюрмортов с ломаными мопедами, написанных антикоррозийной краской? Не знаю, в чем тут дело — в шампанском или в этом парне с его остротами, — но чувствую я себя гораздо лучше, чем когда пришел.

Вдели.

— А что, на этом твоем маршале и правда висит госзаказ? Может, это секрет…

— Смеешься? Секрет!.. Да об этом трубят уже во всех газетах! Настенная роспись на фасаде одного министерства, мать ее. И это не на нем висит госзаказ, а на мне.

Я присвистываю.

— На тебе? Ну тогда это год Линнеля! Бобур плюс госзаказ! Это настоящая слава! И деньги!

— Еще бы, тридцать квадратных метров… честно говоря, не знаю, что им туда зафигачить… Они собираются открываться в девяностом.

— Ты уже начал?

— И нет, и да… Есть у меня идейка… Это будет называться «Килукру», такой восьмидесятиметровый болт, торчащий из фасада, в розово-фиолетовой гамме. Только вот поймет ли меня министр?

В первый момент я подумал, что он это серьезно. Да уж, этот тронутый наверняка попортил крови Деларжу. Кажется, я начинаю понимать, что тут происходит. Бедный маршан связался с художником, а тот, достигнув зенита славы, начал выкобениваться. Если цены на его картины размером метр на два уже зашкаливают, то сколько может стоить целая фреска?

— Пойду раздобуду еще чего-нибудь… Подождешь меня?

Я киваю. И тут же глохну от резкого «Здравствуйте», раздавшегося в левом ухе.

Кост.

— Я немного опоздала, на входе были трудности, куда-то задевала приглашение… Как поживаете? Я и не знала, что вы ходите на вернисажи в Бобур. Вы знаете Линнеля? То есть, я хотела сказать… Вы его знаете лично?

А ее должно интриговать, эту Кост, что бывший монтажник из ее галереи поддает на пару с героем Бобура.

— Я и по имени-то его не знал, пока здесь не оказался. А вам нравятся его картины? — спрашиваю я, прежде чем она успела задать этот же вопрос мне.

— Да, очень. Я слежу за его творчеством уже несколько лет и…

Я пьян, нельзя не признать очевидное. А потому нетерпелив. Я дожидаюсь конца ее фразы, чтобы начать новую тему. Тетя Кост — ходячая энциклопедия, и мне нельзя упустить такой случай.

— Вы знаете Хуана Альфонсо?

Она хмурится, удивляясь такому резкому переходу.

— М-м-м… Ну да, немного, но у меня мало данных… Это кубист, о нем заговорили совсем недавно, а раньше никто ничего не слышал. В Друо было продано сто пятьдесят его работ, это все, что я знаю. А вы интересуетесь кубизмом?

— Нет.

— Когда вы вернетесь к нам на работу?

— Мне надо еще уладить пару дел, а там — посмотрим.

— Вы знаете, что случилось в хранилище?

— Да, я был у комиссара Дельмаса.

Возвращается Линнель с бутылкой, пожимает руку Кост. Они быстро обмениваются несколькими любезностями, после чего она уходит в зал, пояснив, что еще не видела выставку.

— Видал бабу? — говорит Линнель. — Одна из по-настоящему искренних личностей, кстати, редкий случай в этой компании. Ей не надо было ждать, пока я попаду сюда, чтобы полюбить мои работы.

Я рад, что он так говорит. Я всегда подозревал, что моя бывшая шефиня по-настоящему любит свое дело.

— Ладно, хватит валять дурака, время теряем, разливай! — говорит он, протягивая мне бокал и бутылку.

— Я не… Лучше ты…

Чтобы прояснить ситуацию, я вынимаю из кармана рукав и показываю ему обрубок. Этот жест незаметно становится моим последним доводом.

— Удобно, наверно? Можно быть накоротке с окружающими…