Три карата в одни руки - [48]

К этим табличкам, которые в последние годы появились во многих магазинах и ателье, прачечных и прокатных пунктах, у меня, признаюсь, было двойственное отношение. С одной стороны, сам принцип не только не вызывал сомнений, но казался даже слишком очевидным, чтобы публично его подчеркивать. Ну, зачем здесь эта назойливая назидательность, если нет и не может быть ничего естественнее, чем уступить дорогу инвалиду-фронтовику?

И еще смущала меня излишняя монументальность таких объявлений. Исполненные где мраморным рельефом, а где и бронзой по нержавейке, вывески эти дышали такой долговечностью, что невольно возникал вопрос: а думают ли наши торговобытовые деятели вообще кончать с очередями, хотя бы за теми же арбузами? То есть рассматривают ли они избыточные скопления покупателей в отдельных местах как временные неполадки, как нечто такое, что со временем будет непременно изжито, или, напротив, считают их явлением достаточно устойчивым, чтобы не жалеть самые долговечные материалы?..

…Гирь в лотке не хватало, отчего процесс взвешивания протекал с леденящей душу неторопливостью.

Тем временем обеденный перерыв у 3. подошел к концу, но очередь его продвинулась едва ли наполовину. А поскольку, отстояв час, уходить с пустыми руками было как-то обидно, 3. решился. Он подошел к продавщице и, отчасти, впрочем, робея, предъявил удостоверение инвалида войны.

А продавщица сказала:

— Вы мне свои корочки не пихайте! Встаньте и стойте, как все!

3. подумал, что она просто не разглядела, о чем удостоверение, и сказал вполголоса, чтобы не привлекать внимания.

— Вы меня не поняли. Я инвалид войны.

Но, раздраженно ударив гирей по звонкой чаше весов, продавщица закричала:

— А тут что, не люди стоят?

«Самое правильное было бы просто уйти, — признавался мне впоследствии 3. — Плюнуть на все, повернуться и уйти. II если бы речь шла только об арбузах, я бы так, наверное, и поступил. Но про арбузы я уже и не помнил, потому что какая-то женщина упомянула мою шляпу».

— Шляпу надел и думает, что ему все можно.

Но 3. не надел шляпу — он носил ее, не снимая. Под Сталинградом его ранило осколком в голову, и теперь вот эта шляпа закрывала страшный шрам.

А снимать перед глупой теткой шляпу ветерану казалось и постыдным, и унизительным.

Но была еще очередь. И стояли в ней люди. Не за хлебом стояли насущным, не за молоком для младенцев — за лакомством. За лакомством, в котором, между нами говоря, и питания-то ноль-ноль процентов, а остальное вода. И было того лакомства навалом, хватало на всех.

А очередь осуждающе молчала. Но молчанием своим осуждала не ретивую продавщицу и не глупую тетку. Потому что, когда какой-то сердобольный мужчина сказал: «Ладно уж, становись за мной», — на него зашикали, замахали, заобижались. А кто-то проницательно подметил:

— Ишь, за собой становит! А ты поставь впереди!

И сердобольный умолк. На то, чтобы поставить впереди, сердобольности его уже не хватило.

Короче, арбуза 3. так и не купил. Но случай этот столь его задел, что он ходил жаловаться к директору магазина и даже выше — в городской плодоовощторг. И там ему, конечно, сказали, что арбуз мы вам, мол, достанем, а что до продавщицы, то с ней проведут надлежащую разъяснительную работу. И вывесок о том, что инвалидам войны можно вне очереди, наделаем покрасивее да побольше.

Меры, наверное, достаточные, но я вообще не хочу говорить про овощторг. Я про вывески, вернее, против вывесок. И не потому, что жаль на них денег. А потому, что не с вывески, а из глубин наших сердец должно идти святое правило: для инвалидов войны уже сегодня, сию секунду не должно существовать никаких очередей. В конце концов, они свое сполна отстояли еще тогда, когда выстояли.

История болезни

В надлежащем месте этого фельетона будут приведены отдельные отрицательные факты. Однако начать его хотелось бы с чего-нибудь жизнеутверждающего.

Ну, скажем, так: у одного одессита, назовем его К., внезапно расшалился аппендицит. Разумеется, К. стало худо. Так худо, что хуже и не бывает. Или бывает, но редко.

По всем объективным показателям К. можно было бы смело впадать в забытье. Так на его месте, полагаю, и поступил бы любой москвич, киевлянин или архангелогородец. Но дело было в Одессе. Поэтому К., сохраняя присутствие духа, сказал жене:

— Милая, ты знаешь, где лежит моя «заначка»?

— Откуда же мне знать?

— Нехорошо, дорогая! Некрасиво обманывать мужа, который одной ногой помахивает над бездной вечности. За годы нашей жизни ты отлично изучила, куда я прячу от тебя заветную десятку. А?

— Да, ты прав. Извини меня.

— Я прощаю тебя… А теперь возьми эту десятку и разменяй в табачном киоске рублями. И поторопись, потому что мне пора на операционный стол.

— Ты хочешь подъехать к столу на такси?

— Нет, я уже вызвал «скорую».

— А-а, понимаю. Ты намерен сразу же оплатить свою операцию?

— Дорогая, ты рассуждаешь так нелогично, будто ты уже овдовела. Ну, прикинь, разве с одной «заначки» оплатишь работу хирурга, его ассистентов, анестезиолога?.. Здравоохранение у нас совершенно бесплатно, и хоть сам профессор меня режь, все равно нам это не будет стоить ни копейки.