Три года в тылу врага - [9]

За месяц мы освободили немало деревень Пушгорского, Чихачевского, Бежецкого, Новоржевского районов. Неожиданными ночными налетами партизанские отряды громили вражеские гарнизоны, транспорты. Мы установили контроль над железной дорогой Витебск — Ленинград, где почти каждую ночь пускали под откос немецкие воинские эшелоны, взрывали мосты, пути.

Совещание подходило к концу, когда к нам подсел Никитин.

— Где ваши Мудров и Гурко?

— Где им быть — в своих отрядах, — ответил Ефимов.

— Вызовите их сюда.

— Зачем?

— Сейчас только доставили приказ о награждении партизан. В числе их и Мудров с Гурко. Первого наградили орденом Ленина, а Петю Гурко за разведку на станции Ашево — медалью «За боевые заслуги».

— Уважаемый Михаил Никитич, ты чаще нам подбрасывай награды. Попутно пришли и хорошего начальника штаба. Надоело мне канцелярию разводить и таскать с собой. — Ефимов хлопнул по своему планшету, где у него хранились различные штабные документы.

— Что ты раньше молчал? Давно бы прислали.

— Стеснялся. Только дайте грамотного в военном отношении, чтобы и порядок наводил и помогал операции готовить.

— Такой есть. Давно просится в партизаны.

— Кто?

— Старший лейтенант Клочко, Виктор Павлович.

— Когда пришлешь?

— Радировать буду сегодня. Дня через три прибудет сюда.

Мы не стали задерживаться в Семеновщине и поспешили домой.

Как обещал Никитин, начальник штаба прибыл к нам через три дня. Клочко было лет тридцать.

— Что ж, Виктор Павлович, принимай дела, — сказал Ефимов и начал выкладывать из планшета потертые бумаги.

— Вы бы сначала накормили, а потом заставляли работать. У хороших хозяев всегда так делают, — скороговоркой ответил Клочко и сразу же уткнулся в бумаги.

— Мы начинаем с духовной пищи, а потом преподносим щи и кашу, — весело, в тон ему, ответил Григорий Иванович.

Мы долго с ним беседовали, познакомили с обстановкой, и начальник штаба горячо взялся за дело. Он целыми днями пропадал в отрядах, проверял, как люди знают оружие, берегут его, учил, как правильно маскироваться, строить простейшие оборонительные сооружения, помогал партизанам налаживать порядок. Одновременно и сам учился у них.

Наступила весна. Снег давно сошел, и на лесных полянах появились первые подснежники, а по обочинам дорог сквозь буйно прорастающую зелень травы поднимала свою головку мать-мачеха.

Григорий Иванович не удержался и, держа за узду лошадь, сорвал один цветок.

— Ему хоть бы что, растет и не знает, что война идет, — прикрепляя цветок к седлу, сказал Ефимов.

— Восторгаешься, а сам лишил его жизни.

— Приходится. Ничего не поделаешь — война.

Он помолчал.

— Уничтожать фашистов — это тоже гуманизм. Врагов человечества нужно уничтожать. Фашисты хуже любого уголовника. Вот ты об этом лекцию и прочитай перед народом. Да не в одной деревне, а во многих, ну хотя бы в пределах границ нашей бригады. В помощники себе подбери добрых докладчиков. Мне хочется, чтобы мы не только боевыми делами занимались, но и с народом работали.

— Я завтра поеду. Уже решил выступить в Чертеново. Давно там не был. А ты почему-то отмалчиваешься, или опять займешься учебными пунктами, а, Григорий Иванович?

— Подтруниваешь?

— Как и ты надо мной.

— Учебных пунктов у нас много. Вот курсов медсестер нет. Это правильно. Их создадим. Сформируем взвод разведки. Организуем и лабораторию для изготовления лекарств. И третье — надо загрузить врача Пашнина, — продолжал я. — Пусть лечит не только партизан, но и население. Наметим в определенные дни часы приема по крупным деревням. Это ведь тоже функция Советской власти. А то сельсоветы работают, школы тоже, а медицина — нет.

Утром я чуть свет выехал в Чертеново. Добрался до него под вечер. Велел собрать народ. Помещение школы едва вместило желающих послушать доклад о текущем моменте.

Как обычно, после доклада посыпалось много вопросов. Первой поднялась с места Мария Ермолаева. Сама она — ленинградка. Война застала ее в районе Пскова, в гостях у родственников. Вернуться домой не удалось, и она осталась в Чертеново.

— Вы нам и лекции читаете, и свежие газеты доставляете, — начала она, — а как же нам с письмами быть? У нас родственники есть на Большой земле. Как бы им сообщить о себе и как фашисты измываются над народом.

Вопрос заставил меня призадуматься. Я решил повременить с ответом. Было ясно, что в восстановлении связи с родными заинтересована не одна Ермолаева, но и многие. Но тут же пришла мысль об организации перевозки писем с помощью самолетов. Они прибывали с грузом на площадку около Деревни Ухошино или Татинец. Обратно улетали почти порожняком.

— Что ж, письма мы будем отправлять. Обратный адрес пишите так: почтовый ящик 0125 и указывайте свою деревню и фамилию.

— Не слышно! Повторите! — раздался чей-то голос из дальнего угла.

Я снова назвал адрес бригады.

Первой вышла из зала Мария Ермолаева. За ней потянулись другие женщины. Через несколько минут зал опустел наполовину.

Когда я уже кончал отвечать на вопросы, помещение вновь заполнилось народом. Каждый клал на стол письмо. На синих, белых конвертах или сделанных из листков школьной ученической тетради в виде треугольника и прошитых нитками стояли разнообразные адреса. Письма отправляли в Ленинград и Москву, Сталинград и Саратов, Калинин и Ташкент, в Челябинск и в Сибирь. Принесла письмо и Мария Ермолаева. На конверте четко было написано: «Ленинград, улица Восстания, 23–17, Николаю Ермолаеву».