Три Германии. Воспоминания переводчика и журналиста - [3]

Германия… Какая же она на самом деле? Зарубежные мыслители изучали её с глубочайшей древности. Чтобы лучше понять чужую страну, нужно попытаться взглянуть на неё глазами тех, для кого она — родина. Корнелий Тацит осуществил это намерение, создав капитальный труд о жизни немцев. Но это был его взгляд. Это была его Германия «с неприютной землёй и суровым небом, безрадостная для обитания и для взора, кроме тех, для кого она родина». Иначе видел Германию граф Мирабо, патриот Великой Французской революции, а затем тайный агент королевского дома, открывший в германцах дух независимости. Его соотечественница Жермена де Сталь находила немцев равнодушными к свободе. Бесконечны свидетельства, субъективны оценки… Я тоже полюбил свою Германию, приняв близко к сердцу её поэзию и культуру. Там учились и выросли мои дети. Там я провёл на корреспондентской работе почти четверть века, разделяя радость новых открытий с друзьями и близкими, и тропа их не зарастала к дому на Вулканштрассе в Бонне, даже когда он перестал быть корпунктом «Известий». Но родина сердца там, куда стремится душа и в минуты наивысшего благополучия в другой стране, где завершается твой жизненный путь, куда возвращаешься после долгих странствий к тому самому «дыму отечества», который не ест глаза, даже если власть имущие не вовремя топят печку. Для меня — это Россия.

Первая Германия

Разбойник Лейхтвейс. Пленные немцы и «образ врага». «Моя» Германия началась в Москве на Большой Ордынке, в доме 49, кв. 2. Прошедший Сталинград отец, окончивший до войны Политехникум связи, получил эту квартиру, когда был назначен начальником первой московской АТС, затем кончил Академию им. Подбельского и работал в ГРУ. Войну кончил гвардии инженером-подполковником, начальником связи 3-го Украинского фронта с орденами за бесстрашие и личную храбрость, а после войны работал в Москве, в Штабе войск связи. Он ценил приключенческую литературу (Буссенара, Жаколио, Эмара и Хаггарда), мама — поэзию и классику, и в доме всегда было много книг. Нередко нам перепадали книги из домашней библиотеки старшего папиного брата дяди Вити, инженера-гидролога, после войны направленного работать в Берлин, но репрессированного по доносу в 49-м. Тётя Лина (Ангелина Ивановна), находясь у него в подчинении, печатала документы. Работы было много, она засиживалась допоздна и некоторые бумаги, не имевшие грифа секретности, допечатывала дома, но ночам, в том же здании, на территории военной части. Сослуживцы донесли в НКВД. Дядя Витя взял вину на себя и оказался в Гулаге. До 53-го с другими зеками строил Куйбышевскую ГЭС, после смерти Сталина был реабилитирован. Из заключения вышел замкнутым, избегал шумных сборищ. Высокий, похожий на Блока, а на самом деле — на отца (дедушку Георгия), он почти ни с кем не общался, за исключением близких. Но, бывая на Ордынке, всегда дарил мне какую-нибудь книгу. А отец как-то принёс домой разлохмаченный фолиант, без начала и конца, разобранный по листочкам, и вручил его мне, шутливо заметив: «Вот какие приключения бывают, в том числе с этой книгой». Начиналась она с 17-й страницы, на которой мелкими буквами внизу указывалось название. Это был дореволюционный перевод авантюрного романа В. Рёдера «Пещера Лейхтвейса или Тринадцать лет любви и верности под землёй». Книга настолько меня увлекла, что я читал её на уроках, а в целях конспирации поместил в красную обложку «Вопросов ленинизма», для чего «обезглавил» упомянутое политическое творение. Улики преступления уничтожил на месте, мелко изорвав начинку и спустив в унитаз. Родителям признался в «шалости» много лет спустя. История благородного разбойника с берегов Рейна пробуждала воображение описанием романтических отношений Лейхтвейса и его возлюбленной на фоне сказочных красот Среднего Рейна, и я заочно влюбился в них, не дерзая предположить, что когда-нибудь проведу на берегах этой великой реки два десятка лет на корреспондентской работе. А летом того же года я поехал в пионерский лагерь министерства обороны в Марьино, где, познавая азы мальчишеской дружбы и любознательности, познакомился с настоящим немцем. Его звали Фрицем. Мы с приятелем Витькой «подкармливали» пленных немцев, восстанавливавших по соседству историческую усадьбу, и называли каменщика, избранного нами объектом гуманитарной помощи, Фрицем, хотя, возможно, звали его иначе. Мои сверстники всех немцев звали фрицами. Во всяком случае, наш Фриц улыбался, когда я обращался к нему по имени — Фридрих. В благодарность за хлеб и масло, тайком принесённые из столовой, он играл нам на губной гармошке и пел грустные народные песни. С тех пор я заочно полюбил не только немецкую природу, но и немецкий фольклор. А спустя почти полвека мне довелось, при поддержке главного редактора «Известий» и региональных собкоров нашей газеты, посильно содействовать отправке гуманитарной помощи немцев гражданам реформирующейся России.

Бомба в прихожей. Школа и воспитание примерами. Плагиат и подражание. Вернувшись из эвакуации на Ордынку осенью 43-го, мы две недели входили в квартиру с опаской, хотя временно нам вообще запретили в ней жить: в деревянном тамбуре, куда выходили внешние двери, лежал неразорвавшийся фугас, и сапёры никак не могли его забрать, чтобы обезвредить. Они долго не приезжали, мы научились перешагивать через бомбу, а потом папа увёз нас на Большую Дмитровку, в коммунальную квартиру к маминой сестре, тёте Нине. Огромная кухня, длинный коридор, восемь дверей, восемь комнат и восемь разнокалиберных семей. Жили в тесноте, но не в обиде. Соседка Мария Александровна (в исполнении младшего брата Юрки — Марисана) всегда подкармливала его чем-то вкусненьким, а когда готовила фаршированную щуку, приносила мне кусман на фарфоровой тарелке от Кузнецова. Королевское блюдо. Особенно, если его удавалось запить «вэрисом», от которого отказывался Юрка. Это была, белёсая жидкость, как сказали бы теперь, «со вкусом» сладкого молока и риса, которую давали в детской консультации по талончикам для малышей. А на Ордынке всё шло своим чередом. Пока бомба лежала в тамбуре, квартира была в безопасности: жулики боялись через неё перешагивать. Но как только путь был расчищен, нас обокрали. Ордынская шпана своё дело знала. Унесли самое ценное — столовые приборы и фарфор. Мама решила продать трофейный «телефункен» с зелёным глазком, ловивший передачи западных радиостанций. Но кому? Выручила подруга маминой сестры тётя Соня, лично знакомая с Сигизмундом Кацем. Он пришёл к нам в гости, мама угостила его пирогом и чаем, композитор шутил, рассказывал занятные истории, потом стал изучать приёмник. Мама удивлённо спросила: «Сигизмунд Абрамович, Вы слушаете западные радиостанции?» Гость рассмеялся: «Лизочка, я слушаю западную музыку! Услышишь интересное начало или оригинальный конец музыкальной фразы, и включаются нужные реминисценции». Позже я вспоминал этот короткий диалог, когда приходилось сталкиваться со странными совпадениями музыкальных фраз или сюжетов в творениях отечественных и зарубежных композиторов и режиссёров. Плагиат или ремейк? Подражание или всплеск собственного вдохновения? Грань нередко становилась зыбкой или вообще ускользала. Вспоминаю драматичную полемику, поводом которой стало схожее звучание мелодии у Френсиса Лея и Микаэла Таривердиева. Родственные ассоциации вызывали вступительные музыкальные пассажи к мультфильму про Карлсона и аккорды кёльнской музыкальной группы «Блэк Фёсс». А в 80-е годы по немецкому телевидению показали старую комедию, напомнившую мне сюжетом «Весёлых ребят». Сцены игры пастуха на флейте и пьяной оргии домашних животных на праздничном столе были абсолютно идентичными. Немецкий источник плагиата исключался, поскольку речь шла о послевоенной ленте. Но ведь и местные кинематографисты ездили в Голливуд, где режиссёр Александров «подсматривал» для советского зрителя сюжеты и трюки. Плагиат, ассоциативное подражание или безобидный ремейк — решать специалистам. Лично меня удручали и удручают не столько активность и успех ремесленников в искусстве и литературе, сколько нетребовательность «пользователей». Особенно много небрежностей и халтуры в современном художественном переводе, включая литературу для детей. Положительные герои детских книжек и мультиков заговорили на языке дворовой шпаны. Кич в современной литературе клонируется, как некогда гипсовые бюстики вождей.