Три дороги - [8]

Тогда она поехала на уик-энд в Ла-Джоллу, в графство Сан-Диего, и встретилась там с ним на вечеринке. Вечеринка была так себе. Билл и Белла Леви были очень невнимательны к гостям, слишком заняты друг другом и своей любовью, чтобы устроить действительно хорошую вечеринку. Они просто собрали толпу разнополых людей, предоставили им свою большую однокомнатную квартиру, оборудованную радиопроигрывателем, и выставили ящик спиртного. В тот вечер присутствовал Сэм Слювел, который хорошо нагрузился и наяривал на электрическом органе буги-вуги.

В какой-то момент она двигалась по комнате одна, держа в одной руке бокал, а в другой — сигарету, рассматривая абстракционистскую живопись Билла и произведения искусства древности, собранные Беллой. Она думала, что подчас трудно отличить мужчин от женщин в этих произведениях. И тут молодой человек в синей форме морского офицера оказался рядом с ней. Он был единственным военным, и она уже успела его заметить раньше. Совершенно не собираясь ничего предпринимать, она обратила внимание на то, что он одинок и чувствует себя не в своей тарелке. Теперь он приглашал ее потанцевать, и она подняла руки, чтобы он мог взять ее за талию. Он танцевал довольно хорошо, хотя, глядя на него, трудно было это предположить. Она осталась довольна собой, потому что после нескольких часов умеренного принятия спиртного все еще могла танцевать с бокалом в руке и ни капли не расплескать.

— У вас твердая рука, — сказал он, когда в музыке наступила пауза.

Она осушила бокал и поставила его на стол.

— По секрету могу сказать, что мною управляют невидимые нити.

Он вежливо рассмеялся без особой причины.

— Разрешите, я вам принесу еще один бокал.

— Спасибо, не надо. Как и половина выпивох на этом свете, я пью только за компанию. Но идите и возьмите что-нибудь себе.

— Я не пью.

Ей показалось, что она уловила в его тоне оттенок провинциального фарисейства, и ей захотелось его смутить.

— Не может быть! Я думаю, что все моряки просто обожают спиртное.

Но он не покраснел, как она ожидала, а улыбнулся, и она, слегка удивившись, поняла, что он совсем не скучный человек.

— Выпивка вызывает у меня приступы паранойи, поэтому я бросил пить. Между прочим, моя фамилия Тейлор.

— А моя — Вест. — Она смахнула со скамейки сор, и они сели рядом. — Я так понимаю, когда вас вербуют в военно-морской флот, то лишают имени и взамен дают номер?

— Меня зовут Брет.

— А меня Паула.

— Я знаю.

— Вот как? Думала, что имен сценаристов практически никто не знает. — Черт меня подери, тут же подумала она про себя, обязательно надо вставить это. Никак не могу удержаться, чтобы не похвастаться.

— Я не знал, что вы пишете сценарии. Час назад я спросил у Билла, как вас зовут. Как только увидел вас.

— Почему? — В устах любой другой женщины такой вопрос означал бы, что она напрашивается на комплимент. Но Пауле просто хотелось знать причину.

Он поймал ее на слове.

— Похоже, что вы честный человек. От меня не укрылось, что у вас есть и свои завихрения...

— Вы сказали, что ваша фамилия Дайоджинис? Лейтенант Дайоджинис? — В общем-то она была польщена, но и раздражена немного.

— Вы уже спрашивали меня, — ответил он с неудовольствием. — Думал, что на этот раз смогу побеседовать с откровенной женщиной. А вообще-то я уже больше года не разговаривал с женщинами.

Он явно был смущен: сидел в неловкой позе, положив руки на колени. У него были коричневые от загара, тонкие руки, покрытые сеткой туго натянутых сухожилий и вен, от которых отходили веточки более тонких сосудов, и все это напоминало контурную карту неизвестной ей страны.

— У вас возникли странные ощущения.

— Все вокруг кажется мне странным. Это бросается в глаза, когда возвращаешься к гражданской жизни после службы на море. Люди, кажется, думают только о себе.

Она подумала о том, сколько облигаций она купила по займам и сколько крови сдала в качестве донора. Ей вдруг захотелось, чтобы она сделала для победы больше.

— А в море иначе? — спросила она, как бы оправдываясь.

— Может быть, не так уж велико отличие. У нас там встречаются разные люди. Много антисемитов, особенно среди офицеров. Конечно, негры на борту — совершенно иная категория людей. Но есть и что-то еще, что всех объединяет и над всем довлеет, — забота о корабле. Я вам не надоел своим рассказом?

— Нисколько. Но могу побиться об заклад, что на гражданке вы — социолог.

— Не угадали. Я изучал историю и право.

— Значит, вы работаете в Вашингтоне.

— Некоторое время прослужил мелкой сошкой в государственном департаменте. Разве это заметно по мне?

— Любой, кто побывал в Вашингтоне, становится очень серьезным.

Он ответил с легким неудовольствием:

— Вы переоцениваете мой опыт. Я всегда был серьезным человеком. Думаю, что стал еще более серьезным с тех пор, как мы вступили в войну.

— В этот последний раз вы долго были в боевых частях?

— Достаточно долго. Больше года. Жаловаться, правда, особенно не на что. Но после такого становишься каким-то деревянным.

Она и сама обратила внимание, что его худощавое лицо как-то одеревенело. Оно напоминало коричневую маску, будто бы тяготы войны создали некий жесткий материал, а тихоокеанское солнце высушило и поджарило его. Каждая косточка и мышца ясно просматривались под туго натянутой кожей, но глаза его выдавали страстную и жизнелюбивую натуру.