Три цвета времени - [17]

– Никаких ссор, пусть пьет с нами!

– Да, не время ругаться, – сказал другой. – Пусть пьет!

Бейль присел и выпил большой стакан. Это была смесь всевозможных московских вин с водкой. Один из офицеров кричал:

– Мой дед был почтальоном в Дижоне. Мой отец с большим трудом с помощью брата купил себе офицерский патент, но принужден был уступить его другому, так как аристократы в полку стали его травить. Какая разница с теперешним положением! Все неперевешанные графы сделались маршалами. Армия полна неперевешанным дворянским сбродом. А вы – дворянин? – обратился он внезапно к Бейлю.

Бейль отрицательно покачал головой.

– Ну тогда вы – наш товарищ. Надо испечь в московской золе всех аристократов.

Каховский наклонился к Бейлю и сказал:

– Уйдемте, пока не поздно. К вечеру дело всегда кончается побоищем.

– Идем со мной! – сказал Бейль. – Захвати свое имущество.

– Все мое на мне, – шепнул Каховский.

По дороге Бейль пытался узнать о судьбе Зубова. Каховский ничего не знал, но сказал, что у каких-то Волконских сгорела женщина с ребенком. Бейль поник головой. Шли молча, выбирая уже сгоревшие места, и иногда утопали ногами в золе.

И вдруг при виде большого пустыря с сожженным бурьяном Бейль остановился. Из маленькой лачуги, в углу двора, примыкавшего к пустырю, с раскиданным сгоревшим забором, осторожно вышел человек, несущий узел на правом плече и большую оркестровую арфу на левом. В туфлях и серых чулках, в оливковом фраке и широкополой шляпе, оп показался до странности знакомым Бейлю. Бейль ждал, когда оп выйдет на улицу, и воскликнул:

– Фесель, неужели это ты?!

Арфист остановился в недоумении, потом, поставив арфу и скинув узел, бросился, протягивая Бейлю обе руки.

– Боже мой, китаец, великий египтянин, ты ли это? – воскликнул арфист, припоминая итальянские и марсельские прозвища Бейля.

– Что ты здесь делаешь на пожарище, с оркестровой арфой? – спросил Бейль.

– Собираюсь улизнуть из Москвы, а перед этим думал проситься к вам в Оперу. Ведь вся французская колония ждала вас с нетерпением. Долго ж вы шли до Москвы! Еще неделю тому назад Растопчин выслал в Сибирь сорок французских семей, разорив их дочиста. Тут были купцы…

Бейль прервал его,

– А как Баскова?

– Жива, жива! Мелани жива! Она во-время успела уехать по горящим улицам с мужем и ребенком, получив двойной пропуск в Петербург. Она почти что разошлась с мужем и тянула отъезд до последнего дня, надеясь на медлительность мужа и скорость ваших маршей.

Бейль почувствовал, как исчезает тяжесть в теле, как отхлынули мучительные мысли. Дослушав рассказ и дав адрес салтыковского дома арфисту, он быстро вместе с мальчиком направился в свое новое жилище.

Глава четвертая

Давно прошел обеденный час. Бейлю хотелось есть, но все ждали генерала Дарю, и никто не решался ускорить начало обеда. Должны были дождаться важных вестей. Закончив работу, Бейль сидел в библиотеке Салтыкова с Каховским и слушал, как тот с запинками, но довольно чисто переводит на французский язык фразу за фразой обширную рукопись князя Щербатова «О порче нравов в России». История русских самозванцев и в особенности самозванца Пугачева, выступившего под именем убитого женою Петра III, воспламенила его воображение. Россия казалась ему страной неслыханной грязи, самозванства, тупой покорности рабов и тупого самодурства господ.

Из окон виднелись кое-где поднимающиеся дымы одиноких пожаров и обуглившиеся кварталы Москвы. В соседней комнате Бюш вычислял по бюллетеню Мортье количество сгоревших домов. За три дня пожара сгорело двенадцать тысяч зданий и двадцать три тысячи человек. Погибли четыре тысячи лошадей. Голос Каховского мерно и спокойно продолжал: «По количеству любовников оная Северная Семирамида превзошла всех развратных женщин мира. Одному только Зубову да сербу Зоричу выпали на долю счастливые имения и двенадцать с половиной тысяч душ».

«Своеобразное исчисление имущества! – думал Бейль. – Богатство помещиков, в большинстве случаев бездушных скотов, определяется таким странным понятием, как душа. Какая огромная разница между теми русскими, которых я видел в Париже! Это элегантные люди, весьма любезные и даже блестящие по уму. Но во что они превращаются у себя на родине, в своих деревнях!»

За портьерой в соседней комнате отрывистый голос Бюша продолжал диктовку военному писарю. Бейль вынул английский брегет и нажал пружинку. Прозвонило два часа сорок пять минут, а маршал не возвращается из дворца. Шаги, раздавшиеся в коридоре, увы… не были шагами маршала. То был ординарец генерала Ван-Дэдэм, рыжеволосый, голубоглазый валлон, который, весело осклабившись, ставил на стол обеденной залы в бывшей маленькой гостиной салтыковского дворца желтую деревянную кадку с виноградной лозой. Восемнадцать небольших кистей винограда, помятых и слегка сморщенных, свисали довольно уныло по черенкам лозы. Но все-таки эго был подарок из Франции. Ван-Дэдэм не зря сделал этот шаг любезности навстречу Дарю, который становился любимцем императора.

Декардон подошел, сорвал ягоду, бросил в рот и, сделав отчаянно кислую гримасу, выплюнул ее на паркет.

Этот жест всех развеселил своей неожиданностью. Раздался взрыв хохота.