Три cтигмата Палмера Элдрича - [61]

Метаморфоза оказалась полной, и теперь за столом, откинувшись, чуть поворачиваясь в вертящемся кресле, восседал Палмер Элдрич, высокий и седой. Громадная масса паутины безвременья, сотканная в квази-человеческую форму. Господи, неужто он будет околачиваться здесь вечно?

— Хороший вопрос, — сказал серьезно Палмер Элдрич. — Хотел бы я знать ответ на него. И для себя, и для Барни. Пойми. Я увяз в этом много глубже, чем он.

И потом, обращаясь к Барни, продолжал:

— Ты улавливаешь, не так ли, что самое необходимое для тебя — принять свой нормальный Гештальт, образ. Ты можешь стать камнем или деревом или секцией в термозащитном козырьке. Я был всеми этими вещами и еще массой других. Если ты станешь чем-то неживым, старым бревном, к примеру, то перестанешь ощущать течение времени. Очень интересное, доступное решение проблемы для тех, кто хочет избежать воображаемого существования. — Его голос посуровел. — Для меня же возвращение в собственное пространство и время означает смерть, подстроенную Лео Балеро. И жить я могу только в этом состоянии. Но для тебя… — Он кивнул, слабо улыбаясь. — Будь стоек, Майерсон. В конце концов все образуется. Однако пройдет немало времени, прежде чем иссякнет действие наркотика. Лет десять… Столетие. Миллион лет. А хочешь — стань доисторическим ископаемым в музее.

Его взгляд стал мягким.

— Может быть, он прав, Барни? — через некоторое время проговорила Рони.

Барни подошел к столу, поднял стеклянное пресс-папье, потом поставил на место.

— Мы не можем его коснуться, — сказала Рони, — а он может.

— Это свойство фантомов — уметь обращаться с материальными объектами, — отозвался Палмер Элдрич. — На основании этого становится ясно, что они настоящие, а не просто какие-то проекции. Помнишь контре-вильский фантом? Он был способен расшвыривать любые предметы, а был все равно бестелесным.

На стене кабинета висела сверкающая табличка. Это была награда, полученная Эмили три года назад, в его время, за представленную ею керамику. Она была на месте. Видно, он все еще хранил ее, как память.

— Я хочу стать этой табличкой, — решил Барни. — Она сделана из твердого, возможно, красного дерева и меди. Ее хватит надолго.

Он подошел к табличке, прикидывая, каково будет исчезнуть и превратиться в висящую на стене табличку.

— Хочешь, чтобы я помог, Майерсон? — спросил Палмер Элдрич.

— Да, — вымолвил он.

Что-то подхватило его. Он развел руки, чтобы удержаться, и вдруг начал то ли погружаться, то ли скатываться по бесконечно сужающемуся туннелю куда-то. Он чувствовал, как туннель давит со всех сторон, и понимал, что это только наваждение. Просто Палмер Элдрич демонстрирует свою силу тому, кто пользовался Чу-Зет. Но это было совсем не то, о чем он рассказывал, не то, что обещал.

— Черт бы тебя побрал, Элдрич! — сказал Барни, не слыша своего голоса.

Вообще-то, ничего. Он опускался все ниже и ниже, невесомый, даже не фантом. На него перестала действовать гравитация.

«Оставь мне что-нибудь, Палмер, — взмолился он про себя. — Пожалуйста!»

— Просьба, — решил он, — которую уже отклонили. Палмер Элдрич действует давно. Все же слишком поздно. И уже ничего не изменить. Тогда я пойду судиться, — сказал себе Барни. — Уж я как-нибудь найду дорогу на Марс, приму яд, проведу остаток жизни, таскаясь по судам, борясь с тобой, но своего добьюсь. Не ради Лео и П.П.Лайотс, а ради себя.

Потом он услышал смех. Смех Палмера Элдрича. … доносился он из…

Него самого.

Взглянув на свои руки, он вдруг обнаружил, что левая — розовая, бледная — сделана из плоти, покрытой кожей с крошечными, почти невидимыми волосками, без единого пятнышка на ее металлической поверхности.

Теперь он знал, что с ним случилось. Великая трансляция свершилась. И теперь, видимо, все стало на свои места.

«Это меня, — понял он, — убьет Лео Балеро. Мне поставят памятник и будут складывать легенды.

Теперь я — Палмер Элдрич».

12

Он простер руки от Проксимы Центавра до Земли, и он не был человеком. И владел он великой силой. Он мог преодолеть смерть.

Но он не был счастлив. По той простой причине, что оказался одиноким. Поэтому он постарался как можно быстрее с этим справиться и немало намаялся, приобщая других к пути, которому следовал сам.

— Майерсон, — сказал он благодушно. — Что ты, черт побери, теряешь? Какая разница? Выкинь все из головы! Все останется по-прежнему: ни женщины, которую ты любил, ни прошлого, о котором стоило бы жалеть. Пойми, ты сам избрал неверный курс в жизни, и никто не заставлял тебя это делать. И ничего уже не исправишь. Даже если будущее протянется еще на миллион лет, оно не сможет вернуть утраченного. Ты согласен?

Ответа не было.

— И ты забываешь одну вещь, — продолжал, подождав, он. — Эмили деградировала. Из-за дурацкой эволюционной терапии, которую проводит в своих клиниках бывший нацистский доктор. Наверное, у нее, а скорее, у ее мужа, хватило благоразумия, чтобы сразу прервать лечение. И она еще в состоянии сбывать свои горшки. Но теперь она не понравится. Ты же знаешь, она и раньше была пустышкой. Темный несмышленыш. А сейчас она не будет даже такой, как прежде. Даже если вернешь ее назад. Все изменилось.