Три аспекта женской истерики - [42]

* * *

Иногда в конце дня, проходя мимо автобусной остановки, я сдерживаю странный порыв – сесть в первую попавшуюся свободную маршрутку и устроиться у окна, и пусть меня отвезут домой. До моего нынешнего дома минут десять ходьбы, но меня отвезут в какой-то другой. Кажется, что как только заберусь в теплую, пахнущую бензином машину, я узнаю, куда мне на самом деле нужно. Проеду минут пятнадцать и скажу: «Остановите здесь». Безошибочно найду узкую девятиэтажку, не задумываясь, наберу код и дойду до квартиры пешком. Успею увидеть дверь, обитую темно-коричневым дерматином, но дальше воображение отказывается мне служить – я знаю, что там, в квартире, у меня есть другая семья и другая жизнь, стабильнее, может быть, и чуть скучнее, чем эта, но не могу разглядеть подробности – хватит авансов, говорит воображение, сначала хотя бы сядь в маршрутку.

Около шести я вышла погулять, в зеленых штанах с лисой, вышитой на коленке, и в оранжевой футболке. Сегодня я принесу удачу всем, кто меня встретит, ну, как веревка повешенного, поэтому нужно выбрать достаточно людное место, чтобы осчастливить максимальное количество народу. Пушкинская—Тверская—Охотный ряд—Детский мир—Лубянский проезд—Маросейка—Покровка—Чистые пруды—Мясницкая—Кузнецкий мост. Если вы хоть немного знаете Москву, то поймете, что это маршрут потерявшейся собаки.

Во время долгих пеших прогулок я пытаюсь собрать немного себя, хотя бы по частям, как в квестах, но находятся только тексты, и я обычно удовлетворяюсь этим. К сожалению, они становятся все хуже и хуже – без меня.

Мне говорят «девочка, купи носочки, носочки, девочка», мне говорят «абрикос сладкий по писят», мне говорят «красавица, помоги на хлеб». Я говорю «мне ничего не нужно», я говорю «у меня ничего нет». И то и другое – правда. И уж тем более мне не нужно погадать, и так знаю, что меня ждут успех и счастье – если, конечно, я почувствую себя. Не лучше, а просто – почувствую себя.

Я совершенно спокойна. Но вот рядом что-то щелкает, и меня бросает в жар от ужаса, а всего лишь сменилась картинка на механическом рекламном щите. Раз – и счастье в чем-то другом. А я, оказывается, боюсь смерти. Еще боюсь увидеть дохлую кошку, как только вижу на земле непонятный предмет, то первым делом пугаюсь, что это дохлая кошка. А это может быть причудливо скомканный пакет.

Кстати. Когда все только начиналось, мы гуляли с Х поздним вечером в районе «Багратионовской» и я говорила:

– У меня такое впечатление, что ты интересуешься женщинами, только накурившись.

Он ничего не ответил, но мне так понравилась эта мысль, что я повторила:

– Ты только под гашишем можешь трахаться? – И без паузы: – Ой, я на что-то мягкое наступила.

– Это была мертвая собака, – ответил он.

И я содрогнулась от ужаса и отвращения. И спросила:

– Правда?

– Нет. Но мне хотелось, чтобы ты перестала говорить.

Вот. Я хочу сказать этому голосу в моей голове, который бубнит и бубнит без интонаций, хочу сказать ему: «Мертвая собака», – чтобы он замолчал.

Впрочем, нечто подобное уже было у Линор Горалик, стоп-слово для Бога. А странно то, что она меня восхищает, но встречи с ней я не ищу. Зачем? Она человек хороший, талантливый и трудолюбивый, а потому успешный, – и какое утешение для себя я найду в таком положении вещей?

И еще. Люди, кроме прочего, делятся на тех, кто живет на святой земле, и тех, кто на проклятой. К географии это отношения не имеет, просто, как в метро, одни ступают по белым плиткам, а другие – по черным. И цели могут быть разные, по святой земле можно ходить, пытаясь осквернить ее, а по проклятой – чтобы спасти. Но я предпочитаю не единомышленников, а идущих по той же земле, что и я.

Даже если устремления у нас не совпадают, мне все-таки ближе те, у кого земля горит под ногами.

У меня очень нежные отношения с квартирной хозяйкой: она берет с меня небольшие деньги, а я дважды в месяц рассказываю ей историю своей жизни. Не настолько откровенно, как здесь, но гораздо подробнее (и регулярнее), чем маме, например. И вот сегодня она выслушала очередную порцию новостей, покраснела и заплакала.

Нет… ну не баловала меня жизнь в последние десять дней, но чтобы так… Самый трогательный в мире анекдот, мне кажется, вот какой, бородатый.

Дитя гор – фотографу у Большого театра:

– Слушай, сфотографируй меня за колонной, да? Матери пошлю.

– Но тебя же видно не будет.

– Вот смотри: берет она фотографию и говорит: «А где же мой сыночек, Гиви?!» И тут я выхожу из-за колонны и говорю: «Здравствуй, мама, вот он я!»

Я подозреваю, что во всех моих жизненных планах расчет строится именно на том месте, где я выхожу из-за колонны.

Сегодня мне сказали «нет», по-серьезному отказали, – впервые в этом году. В том смысле, что впервые с начала года кто-то отверг мои начинания-идеи-притязания. Честно говоря, всегда хотела писать для глянца, чтобы, как Кэрри Брэдшоу, сидеть на кровати в подушках, сочинять на ноутбуке «колонку» и тем прославляться. Но не дозрела я до «колонки», сказали.

До этого все, что я имела предложить миру, принималось с энтузиазмом, ну, если не считать личной жизни. И вот я хожу и слушаю себя – что чувствую-то? Ничего особенного. И это поразительно.