Три апокрифа - [5]

Римское агентство новостей распространило сообщение в тот же вечер. Но, как ни странно, никто не поинтересовался, почему Архимед сказал свою фразу на языке, которым не владел.

После премьеры

- Мария Стюарт? Простите, это кто?..

Лорд Кимберли устремил удивленный и внимательный взгляд на идущего рядом молодого Камберленда; сомнений не оставалось - он не ослышался, этот юноша задал вопрос искренне, ничуть не рисуясь: просто он понятия не имел, кто такая Мария Стюарт.

С таким же высокомерным и снисходительным интересом вчера вечером - когда речь зашла о современной живописи - он спросил, кто такой Джон Хоскинс, а затем и кто такая Энн Хетеуэй, когда заговорили о нынешней новой театральной пьесе, о ее авторе и его жене, о том, что тот недавно получил разрешение на собственный герб и что, по мнению некоторых, он довольно талантлив, хотя как актер явно талантливее, чем как сочинитель пьес. Однако теперь любой более или менее одаренный актеришка считает своим долгом вступить на литературное поприще, ну да Бог с ними.

Ничего не подозревающий молодой Рэндольф Камберленд, племянник лорда Кимберли, сын его сестры Дженни, выданной замуж в провинцию, впервые приехавший в Лондон и с интересом и достойной молодого провинциального графа сдержанностью вкушающий своеобразие, деликатесы и сенсации столицы Великобритании и Северной Ирландии, действительно не знал, кто такая Мария Стюарт.

"Вот оно как, - подумал сэр Кристофер, чувствуя, что по его телу побежали мурашки, - со дня казни этой несчастной, этой гордой и страстной красавицы, невинной и трагически безрассудной удивительной женщины прошло чуть более десяти лет, а молодое поколение, Бог ты мой, уже не знает ее имени. Sic transit gloria mundi".

Впрочем, успех премьеры был предрешен с первой же реплики.

Новый модный театр "Глобус" был полон по самые навесы над галереями, стоял прекрасный осенний день, пропитанный мягким рассеянным солнечным светом, просторная авансцена утопала в сиянии, актеры, в основном, играли вполне терпимо - как всегда, царили Бёрбедж и Кемп. Возможно, комедианты играли не столь уж и хорошо, но после того как они недавно вместе с автором сегодняшней пьесы выступили перед королевой и та высказалась о них вполне одобрительно, никому и в голову не пришло бы утверждать обратное.

Для молодого же графа Камберленда особенно удачным был первый антракт.

Дядюшка представил его герцогу Херефордширскому, маразматическому старику, председателю Верховного суда, а поскольку Рэндольф собирался изучать право, такое знакомство было для него дороже золота. Пусть он немного и смутился, когда бородатый герцог спросил, не считает ли он Ричарда достойным восхищения, - юноше и невдомек было, что старый холостяк имеет в виду Бёрбеджа в совершенно неблагодарной и незначительной роли герцога, - но, пользуясь своим правом наивного молодого провинциала из хорошей семьи, он со свойственной ему подкупающей непосредственностью заметил, что, по его мнению, тот иногда слишком уж кричит. Это принесло ему несколько снисходительных улыбок и общее расположение, да вдобавок еще и знакомство с уродливой дочерью герцога.

В другой группе лорд Кимберли узнал старшего коллегу автора - Джона Лили и нескольких совсем молодых приверженцев литературы, в том числе самоуверенного и элегантного Томаса Деккера, почти ровесника Рэндольфа; они строго и деловито обсуждали пьесу. Хотя сыграно было только первое действие, все знали пьесу по рукописи или по репетициям и считали ее весьма смелой, а с точки зрения нравственной и политической и вовсе чрезвычайно новаторской и даже рискованной. Сюжетно она была неоригинальна - многое заимствовано из каких-то покрытых пылью итальянских новелл, но в остальном коллега Шекспир, как говорится, забирал высоко.

- Брат Лоренцо, - улыбаясь в бороду, сказал Лили, - хорошая пощечина Филиппу и Изабелле Испанским! Я прямо-таки слышу, какой звонкой она была! Эти лицемерные ханжи, а вместе с ними и все папские приспешники разъярятся, когда узнают, что в новой пьесе, которую демонстративно почтил своим присутствием Уильям Сесил, лорд-канцлер Берли, на сцене появляется свободомыслящий мягкосердый францисканец, сочувствующий запретной любви и на свой страх и риск помогающий грешным любовникам улечься в не освященную браком постель! Эти протухшие реакционеры в Мадриде и Риме, ей-ей, не переживут такого!

- Сомневаюсь, - заметил кто-то, - следует ли театру так открыто вмешиваться в политику...

- Кроме того, у меня складывается впечатление, - вступил в разговор довольно старомодно одетый высокий господин с белокурой бородкой и ироничными усиками, показавшийся лорду Кимберли весьма знакомым, хотя он и не мог вспомнить, кто это, - у меня складывается впечатление, что Чейни в роли Ромео кое в чем копирует покойного лорда Лестера, не так ли? Походкой, движениями, манерой говорить - это вылитый Роберт Дадли в молодые годы. Не правда ли? Королева несомненно это оценит...

- Тут я не уверен, - ухмыльнулся Лили. - Думаю, она сочтет это неуместным намеком на своего бывшего любовника. У Елизаветы никогда наперед не знаешь...