Трезориум - [15]
Вон она, башня Либихтурм, торчит над темными верхушками голых деревьев. Там, в парке, в подземных казематах, штаб коменданта крепости генерала Нихофа. Две недели как переехал. А русские не знают, по-прежнему каждую ночь громят Гарбицштрассе, где паучье логово находилось раньше. Сюда же ни одна бомба не залетает. Сверху посмотришь — обыкновенный парк, черный квадрат.
Таня собиралась эту идиллию нарушить. Несколько дней про это размышляла и уже придумала как. Но при тете сделать это было трудно. Да и жалко ее, если попадешься. Не пощадили бы, даром что божья овечка.
Теперь — другое дело. Никем кроме самой себя Таня не рисковала.
Она знала: тут надо опасаться не патрулей, а скрытых дозоров. Парк только с виду пустой, но там всюду по периметру часовые. Где — поди знай.
Ломать над этим голову Таня не стала. Сейчас сами вылезут.
У нее с собой был мятый жестяной рупор — пару дней назад подобрала в развалинах специально для этой цели.
Не скрываясь, прямо по тротуару пошла вдоль ограды, стала вопить в трубу: «Ади! Ади!»
Минуты не прошло — вынырнули откуда-то двое в касках, с автоматами. Светят в лицо.
— Стой!
— Собаку я ищу, — сердито сказала им Таня. — Не видали? Помесь сеттера и болонки. — Да как заорет: — Ади, грязная свинья, где ты?! Адольф, зараза, чтоб ты сдох!
Последнюю фразу она прокричала с особенным удовольствием. Наверно, под землей, у герра генерал-лейтенанта было слышно.
Ей велели заткнуться и не шуметь, даже пропуск не спросили. Во-первых, это были не патрульные, а часовые. Во-вторых, что с нее такой возьмешь — черный крестик на груди, красный крест на рукаве?
На приказ катиться отсюда подобру-поздорову Таня маленько поогрызалась, но уйти ушла.
Уловка отлично сработала. Теперь ясно, где с этой стороны дозор. Можно спрятаться вон там, за углом, и они ни черта не увидят.
Пристроилась она буквально в ста метрах от ограды. Как было задумано, просунула фонарик в рупор, чтобы свет было видно только с неба. И как только приблизился шум моторов, стала мигать: раз-два-три, раз-два-три. Сюда лупите! Тут никакой не парк, тут самый главный штаб!
Сверху этот электрический тик должно быть отлично видно. И опять нисколечко Таня не боялась, что русская бомба свалится прямо на голову. Даже если угрохают вместе с фашистским штабом, не жалко.
Какой же восторг, какое счастье после стольких лет бессилия сделать хоть что-то полезное, навредить гадам!
Пушкин спрашивает:
Может быть, как раз для этого. Чтоб вредить гадам.
Всех жалко
В Оппельне выгрузились. Рэм стоял со своими, разглядывал вокзал.
Хотя город в конце января был взят с боя, здание уцелело. Пузатое, гробообразное, с пирамидальной крышей и краснокирпичными башенками, оно казалось Рэму олицетворением Германии. Такою он ее себе и представлял. Чужой, массивной, мрачной.
На перрон спрыгнул Уткин. Закинул на плечо вещмешок, пристроил поудобнее свои шины.
— Вы чего тут кучкуетесь?
Рэм объяснил: Петька Кличук, у кого список направленных на Второй Украинский, пошел к начальнику станции выяснять, куда им теперь.
— А, ну давай пять. — Жорка сунул руку. — Счастливо тебе, Ким, повоевать.
— Я Рэм.
— Извиняй, перепутал. Короче, как у нас говорят: чтоб тебе бабы давали и кряк не оторвали. Фрица дожмем и домой. Ты откуда сам-то? — рассеянно спросил старлей уже на ходу.
— Из Москвы.
Остановился, обернулся.
— Иди ты! — И заинтересованно: — А откуда? Я тоже московский.
— Из Хамовников. С Пуговишникова переулка.
Жорка присвистнул.
— Кря твою мать! Соседи! Я с Усачевки! Электросветские бараки знаешь?
— Серьезно? — обрадовался и Рэм. — Конечно знаю! Это от нас доплюнуть.
В бараках завода «Электросвет», по ту сторону Мандельштамовского парка, жили так называемые «заводские», шпана шпаной: брюки в сапоги, кепарики на глаза. Туда лучше было не заходить — наваляют. Но сейчас, на войне, встретить человека с Усачевки — это было настоящее чудо.
Не мог поверить и Уткин.
— Эх, кряк, вот о чем надо было тереть, пока ехали! Слушай, Рэмка, чего тебе тут на платформе вялиться? Сейчас вас, зеленку, погонят в кадровое управление, там в два счета распихают по частям. И ту-ту, пишите письма. Айда со мной. У тебя командировочное на руках?
Рэм кивнул.
— Ну и всё. Ты офицер, сам себе начальник. Отметим знакомство, погутарим про Москву, а завтра явишься за назначением.
— Даже не знаю…
Рэм заколебался. Ребята вообще-то тоже собирались не сразу в штаб, а сначала где-нибудь «погулять», проститься. Но с Уткиным, конечно, будет интереснее.
— Чего «не знаю»? Даешь рейд по тылам! Эй, парни! Сделайте Рэмке ручкой. Я его забираю! — гаркнул Жорка.
Было немножко обидно, что товарищи, с которыми восемь месяцев хлебал гороховый суп и орал «Катюшу», попрощались как-то между делом, даже не обнял никто. Хотя в принципе понятно: все возбуждены, все на нерве.
Ну и ладно. По правде сказать, Рэм в училище близкими друзьями не обзавелся. Были неплохие ребята, но нормально поговорить было не с кем.
Уткин поставил его под фонарем.
— Жди тут. За вещами приглядывай, особенно за шинами.
— А ты куда?
— Языка буду брать.
— Какого языка?
