Тревожный август - [50]

— Колбаска-то? Пайковая. Видел, наклейка какая? Так-то. Помощь. Я вчера газету читаю. Значит, сводка с ихнего фронта. В Месопотамии. Стычки патрулей, несколько раненых. И колбаска эта. — Парамонов повертел банку в руках, прищурил глаз от папиросного дыма. — Стычки, колбаска. Легко воюют, чужими руками, кровью чужой, а как мы немцу хребет сломим, так они сразу заорут: «Мы тоже, мол, дрались...» Баночками этими. Как думаешь?

— А что думать? — Игорь постучал пальцем по столу. — О чем думать-то, Боря? Читал, о чем Совинформбюро пишет, что на фронте появляются части из армии Роммеля из Африки. Значит, могут они из Африки дивизии снимать, раз там только стычки патрулей. Я так думаю, что они ждут. Присматриваются. Вот когда мы фашистов измотаем, тогда они начнут. А пока ешьте, на машинах ездите... Да что говорить об этом. Противно становится.

— Это ты точно сказал — противно... За консервы, конечно, спасибо, — Борис бросил банку в корзину с мусором, — но история всем воздаст.

— При чем здесь история, — сказал Игорь, — разве в ней дело... Нам о сегодняшнем дне думать надо. Самим, без их консервов и патрулей.

Зазвонил телефон.

— Муравьев слушает.

— Товарищ Муравьев?

— Да.

— Соединяю с майором Королевым.

В трубке щелкнуло, и Игорь услышал голос Королева:

— Здоров, Игорь Сергеевич.

— Здравствуйте, Виктор Кузьмич.

— Ну что там, какие дела?

— У меня для вас письмо от Данилова, приказано лично вручить.

— Раз приказано — вручай. Жду через двадцать минут. Пропуск сейчас закажут.

Через полчаса Игорь сидел в кабинете Королева. Виктор Кузьмич прочитал письмо, хмыкнул, поглядел на Игоря:

— Твой начальник думает, что госбезопасность — справочное бюро.

— Он просил на словах передать, что очень на вас надеется.

— Ишь ты, — майор внимательно поглядел на Игоря, — а ты знаешь, что в этом письме?

— Нет.

— Стало быть, не рассказал тебе начальник.

— Стало быть, так.

— Хороший он у тебя мужик. Очень хороший. Иван Александрович пишет, погиб Полесов.

— Да.

— Жаль. Ведь у меня были соображения насчет него. Хотел к нам Степана Андреевича забрать.

— Он бы не пошел.

— Пошел бы. Докладывай, что у тебя.

Игорь медленно, стараясь не опускать мелочей, рассказал Королеву о готовящейся операции на Тишинском рынке. Майор слушал внимательно, временами что-то помечал в блокноте. Слушал, не перебивая, и, только когда Игорь закончил, сказал:

— Есть одна мелочь, которую вы, братцы, не предусмотрели.

— Какую? — встревожился Муравьев.

— Нельзя Кострову в форме ходить. На рынке военных патрулей полно, а документики, как я понял, у него липовые. Заберут, как пить дать заберут. Тогда как?

— Освободим.

— Это не вопрос, как он потом там покажется? Или вы на дураков рассчитываете?

Игорь молчал. Он только теперь начал понимать, что так хорошо на первый взгляд продуманная операция внезапно оказалась под угрозой срыва.

— Немедленно, — жестко сказал майор, — немедленно переодеть Кострова. С начальником МУРа я созвонюсь. Иди.

И уже в спину сказал:

— Данилову, если позвонит, передай: все сделаю.

Мишка Костров

У проходного двора два парня зазывали желающих:

— И только на туза, и только на туза. Как шестерку с восьмеркой подняли, так вы и проиграли. И только на туза. Как туз — так и денег картуз!

Грязными пальцами с обломанными ногтями один из них разбрасывал на фанерке три замусоленные карты. Оба парня были в кепках-блинчиках, под пиджаками грязные тельняшки, брюки заправлены в нечищеные, смятые гармошкой хромовые сапоги. Они казались близнецами, сходство подчеркивали сальные, косо подстриженные челки, спадающие на лоб, и золотистый блеск коронок под мокрыми губами. Вот к ним подошел какой-то человек, полез в карман. Вокруг сразу собралась толпа.

— Ну, дядя, — блеснув коронкой, ощерился парень, — спытай счастье. Оно не лошадь, вдруг повезет.

— Давай.

— Сколько?

— Пятьсот.

— Предъяви.

Человек вытащил из кармана мятые бумажки:

— На, гляди. Теперь ты.

Парень достал из-за пазухи пять сотенных и положил их на дощечку.

— Метать?

— Мечи.

Три одинаковые карты легли рубашками вверх. Человек подумал, выплюнул окурок с изжеванным мундштуком и поднял одну их них.

— Туз, — пронесся по толпе вздох.

— Твое, — с сожалением сказал банкомет и протянул ему деньги. Может, еще? Или струсишь?

— Сколько? — мрачно спросил человек.

— Эх, трус в карты не играет, — парень бесшабашно махнул рукой, — на отыгрыш: ты тысячу, я тысячу. А?

— Годится.

И опять легли три карты. И опять по толпе прокатился восторженный шепоток.

— Может, еще?

— Хватит, — человек, не считая, сунул в карман комок денег и скрылся в толпе.

Ох, и интересная была эта толпа! Кого только не встретишь здесь! Рынок разросся, занял все близлежащие переулки. Это было горькое порождение войны с ее нехваткой, дороговизной, бедностью. Здесь можно было купить все. Краснорожие барыги в солдатских шинелях с чужого плеча могли продать хлеб и водку, пенициллин и зажигалки. Это была грубая и грязная накипь войны. Регулярно ее снимали, эту накипь, но она появлялась вновь, и бороться с ней было необыкновенно трудно. Потому что даже самое мужественное и героическое время имеет пока свои теневые стороны.