Тревожные ночи Самары - [39]

— Где он сейчас обитает? — спросил Вирн, делая пометки в клеенчатой тетрадочке.

— Узнали мы нынче. У своей тетки, вдовы приказчика Калягиной Марии Прокофьевны. Живет на улице Невской — это где Молоканские сады, почти на спуске к Волге. Квартиру мы не тревожили, а наблюдение установили — таракан не проскочит.

— Мы о Ягунине, — напомнил Вирн.

— Верно, о Ягунине. Так вот, Бузулукская ЧК прохлопала тогда Гаюсова. Ягунин-то после госпиталя в Бузулуке работал с месячишко, потом уже к нам. И вдруг — на тебе, встреча в Самаре! Вот Гаюсов и начал избавляться от него, чтобы ненароком, значит, нос к носу не столкнуться. Но это он так, заодно. Главное, глаза нам хотел отвести. Нарочно для ЧК представление сочинил в доме Прошерстнева. А буфетчица Михаила всю ночь продержала, чтоб у него алиби не было.

— У вас, Иван Степанович, профессиональная интуиция, — искренне, хоть и как всегда сдержанно сказал Вирн.

Но Белов отмахнулся и блеснул в ухмылке мелкими зубами.

— Тут никакая не интуиция. Расчет у них был неправильный. Улик понастряпали и решили — все, спекся чекист. Плохо они нас знают. Это Ягунин-то — грабитель? С его ненавистью к частному капиталу? Нет, уж это не-е-т! У него другая беда: вся жизнь поделена на два цвета — красный и белый. И ша! Никаких других он пока не различает. Он все больше маузером привык действовать. Я таких ребят по гражданской знаю. Как-никак, комиссарил.

«А рад ты, милый мой, без памяти, что твой любимец не виноват», — подумал Вирн, а вслух заметил:

— Согласитесь, что бывают и перерожденцы. Тот же Серов. Или Сапожков.

— Бывают и перерожденцы, — повторил с досадливым терпением Белов. — А вот Ягунин наоборот — никак с седла не может слезть. Все боится, что НЭП революцию угробит. Только…

Он вдруг замолчал.

— Что только?

— Только от таких мыслей, — неохотно закончил Белов, — скорей стреляются, чем по чужим сундукам шарят.

Вирн зашагал по кабинету. Оба помолчали. Белов, задумавшись, пытался затянуться погасшей самокруткой. В сердцах раздавил ее в пепельнице. «Ну что тянем? — думал он сердито. — Пора что-то и решать…».

— Картина, я думаю, ясна, — сказал Вирн на ходу. — Однако нам, видимо, не стоит торопиться с арестом Гаюсова и его сообщников.

— Резон, — кивнул Белов. — Коли брать, так всех сразу. И лучше с поличным. Я так соображаю, что они вскорости повторят свои обыски. Пока-то у них все как по маслу.

— А вам не кажется, товарищ Белов, что они на время приутихнут? — Скрестив на груди руки, председатель губчека напряженно думал, и Ивану Степановичу даже почудилось, что он видит, как на высоких залысинах пульсируют мысли.

— Не приутихнут, им шибко деньги нужны. Иначе бы не шли на такой дурной риск.

— Нет, вы, Иван Степанович, поразмыслите. Они информированы через буфетчицу, что Ягунин арестован, так?

— Так.

— Значит, внезапное прекращение налетов будет для них лишним доказательством, что грабил именно Ягунин. Тем самым они его еще больше скомпрометируют.

— Не думаю, — качнул головой Белов. — Убрать Михаила с пути, чтоб не мешал им, Гаюсову, конечно, хочется. Да цель-то это совсем не главная. Золото да паника среди жителей для них куда важней. А с другой стороны смотреть, то они и эдак могут рассудить: ежели сделаем еще налет-другой, чекисты решат, что мы выгораживаем своего главаря Ягунина, и еще крепче будут его держать. Резонно?

— Переусложняете, — недовольно бросил Вирн. — Но спугнуть их мы не имеем права.

— Как бы опять эта щука от нас не ускользнула, — вздохнул Белов.

— Погодите-ка… — Председатель губчека опять быстро заходил по кабинету. — Так-так… А что если мы с ними, Иван Степанович, в их же игру сыграем?

— Мм… Не понимаю, — поморгал Белов. — Это как?

— Да так… Они нам наживку бросили, а мы им.

Он сел рядом с Беловым и раскрыл тетрадочку. И тут погас свет.

— Дьявол его возьми, — прозвучал в темноте спокойный голос Альберта Генриховича.

— Ничего, скоро дадут, — с ничем не оправданной уверенностью откликнулся Белов.

— Ладно, в потемках думается лучше. Так вот, Иван Степанович, что мне в голову пришло…

9

Доктор Здановский, большеголовый и очень плотный старик с усами и острой бородкой, сидел на корточках в галифе и нижней рубахе перед раскрытым, наполовину уложенным чемоданчиком и втискивал в него безо всякой системы и разумной последовательности папки с бумагами, пижаму, бельишко и разную бритвенную мелочь. Комнатка, где он этим занимался, на свежего человека произвела бы странное, а то и тягостное впечатление, ибо вещи, наполнявшие ее, говорили о горемычной переменчивости судьбы их владельца. Роскошный светильник из бело-розового фарфора соседствовал с узкой железной койкой, заправленной истертым суконным одеялом, а вольтеровское кресло, украшенное резьбой на виноградно-античные темы, было придвинуто к грубому верстаку, который заменял стол. Множество книг и старые газеты, банки с какой-то заспиртованной гадостью — пиявками ли, змейками ли непонятными — и новенькая, еще пахнущая свежей струганой доской табуретка. На ней, как и на кресле и на спинке кровати, разбросаны были халат, шинель и военное обмундирование, а на огромном гвозде, вбитом в стену, пылился фетровый котелок. Фантастический этот беспорядок дополняли валяющиеся повсюду прямоугольнички выщербленного паркета, которые легко можно было вернуть в гнезда, да, видно, руки у хозяина не доходили.