Тревожные ночи Самары - [3]

Жизнь наша, как известно, не обходится без случайностей. Одна из них была в ту ночь: часовой Серков почти в полной темноте попал в убегавшего человека. Горячий свинец, выплюнутый старой трехлинейкой, прошил ему бок и куда улетел дальше — неизвестно, А человек чуть не целый квартал пробежал в запале, сжимая в руке наган и не обращая внимания на рану. Потом ему вдруг стало очень тяжко. Кровь пропитывала штанину, хлюпала в сапоге. Раненый матерно ругался и рычал, зажимал обеими руками бок, пытался бежать, но слабость все настойчивее тянула к земле. Он то и дело распрямлялся, делал несколько шагов и все оглядывался по сторонам. С Николаевской он свернул на улицу Льва Толстого, потом на Соборную, но быстро двигаться был уже не в силах — чуть не падал, волочил правую ногу, и невидимая пыль, поднимаясь клубами, забивала ему глаза, гортань и нос, а каждый камешек на пути словно выпячивался из мостовой, чтобы зацепить за ноги.

Он упал, и пухлая пыль не смягчила удар подбородка о камень.

— М-мать., — с мукой выстонал раненый и медленно поднялся. Мелко перебирая ногами и наклоня голову, он вытянул, как слепой, руки и пошел к забору. Звонко стукнул по доскам наган. Теперь он двигался, держась за стены домов и заборы. Только выступавшие, как челюсти, крылечки деревянных зданий мешали, и он огибал их, пачкая кровью. Собаки не лаяли — голодающие беженцы почти всех уже прибрали к рукам, да и пирожники, по слухам, не брезговали пускать шавок на начинку. Только одна бреханула и трусливо смолкла.

Силы покидали раненого. У кирпичного особнячка с парадным крыльцом, полуподвальчиком и свежеокрашенными ставнями он снова упал. Полежал без движения, затем, царапаясь по стене, поднялся к окну и стволом нагана постучал в ставню.

Окно молчало. Он постучал снова и снова. В щели прорезался тусклый свет. Тогда он крикнул срывающимся голосом:

— Откройте… вы!..

И упал — вернее, опустился на подогнувшиеся тряпичные ноги и затем круто повалился на бок, не выпуская из вывернутой руки нагана.

В доме по-прежнему было тихо. Но вот звякнул замок, скрежетнул запор, и дверь с кудряво выписанной надписью на бронзовой табличке

МАКСЪ ИВАНОВИЧЪ ГЮНТЕРЪ, ПИВОВАРЪ

отворилась, правда, всего лишь на ширину ладони — настолько пускала ее массивная, хоть кобеля сажай, цепочка.

— Эй, тута хто? — позвал сиплый до свиста голос из-за двери. Обладатель его держал в руках сильно прикрученную лампу-семилинейку и, судя по дерганью света, сильно трусил.

— Никого вроде нету, Макс Иваныч, — с некоторым облегчением сказал он, обернувшись в темноту дома.

— Этого мы не можем знать, — послышался в ответ твердый тенорок. — Ты обязан посмотреть, Николай.

— А коли они под крыльцом? — недовольно спросил Николай.

Однако же, помешкав, снял цепочку и высунулся по плечи.

Ночь уже начала сереть, но противоположная сторона Соборной улицы еще пряталась во мгле, проступали лишь силуэты столбов. Тихонько шлепая босыми, изуродованными ревматизмом ступнями по крашеным ступеням, дворник Николай спустился с крыльца и, присев, поднял лампу над головой. Другой рукой он держал у пупа сползающие серые кальсоны.

— Вроде никого, — прохрипел он и тут же тряхнул бороденкой, забормотал испуганно: — Осподи, осподи, мать моя, гля-а-а…

Он ссутулился и пригнулся, вглядываясь в темневшее на земле тело, и держал лампу на отлете, как гранату или шашку.

— Кто там есть? — с тревогой спросил тенорок.

Дверь раздвинулась шире, и с крыльца, осторожничая, спустился упитанный короткий человечек в пижаме с кантами и махровом халате. Седая бородка клинышком, пенсне над рачьими глазами и в особенности ночной колпак — это был явный немчик, и, если б не табличка, можно было б добавить: типичный немец лекарь, которых рисовали несколько лет назад в «Сатириконе».

— Никак помер, — прошептал Николай и ковырнул узловатым мизинцем щеку лежащего человека. Потом потрогал веко, перекрестился.

— Помер.

Плотный старичок тоже перекрестился и приблизился семенящими шажками. Присел, взял у дворника лампу и с внимательностью оглядел лицо.

— Выбрал место, где ему ложиться умирать, — бормотал он. — Мой дом не такое место. Это будет осложнение, нехорошо… Николай!

Макс Иванович выпрямился.

— Чево?.. — угрюмо отозвался после некоторой паузы дворник в предчувствии неприятного поручения.

— Отнеси этого… — Гюнтер прокашлялся, — подальше от моего дома. Положи его там, где хозяева рано проснутся. Поторопись, покуда люди на улице отсутствуют.

— Волоком, што ль?.. — сердито захрипел Николай, но, махнув рукой в отчаянности, подхватил под мышки труп и, приподняв его на аршин от земли, поволок вдоль квартала в сторону площади. Наган выпал. Дворник матюкнулся, подобрал оружие, сунул мертвому за пазуху и, изменив маршрут, потащил его через улицу.

Макс Иванович подождал у крыльца возвращения Николая и распорядился спокойным голосом:

— Сегодня ты должен очень рано подметать, понятно?

— Чай, не дурной, — огрызнулся дворник и сокрушенно оглядел темный от крови рукав бязевой рубахи.

— Одежку, Макс Иваныч, сменить ба…

— Идем, Николай, идем! — Кисточка на колпачке благожелательно дернулась. — Я сейчас выдам тебе новую одежду.