Тревожные ночи Самары - [11]

— А ты не брешешь? — говорил на ходу Михаил, крепко держа мальчишку за плечо.

— Да нет, дяденька, ей богу, — мальчишка дважды перекрестился. — Военный вас спрашивает, на вас показал, ей-богу! Позови, говорит, вон того, сивого, а я, говорит, у входа буду.

Хмурясь и недоумевая, шел Ягунин за мальчишкой между загвазданными, уже залитыми вином и пивом столиками. На людей старался не смотреть — чувствовал, что нервы на пределе и что сорваться он может на пустяке. Михаил не оглядывался, иначе непременно заметил бы, что пахан и субчик в тельняшке повторяют его извилистый маршрут.

В вестибюле горела одна-единственная оранжевая лампочка, здесь пахло сыростью, плесенью и мочой. Швейцара у дверей не было — на его месте стоял коренастый детина в солдатских обмотках. Лицо его было плохо видно.

— Вот… вот он, — пробормотал мальчишка, обращаясь не то к Михаилу, не то к обладателю обмоток.

Ягунин выпустил его плечо, сделал еще несколько шагов и остановился: эта белесая, как у альбиноса, физиономия была ему незнакома.

— Чем интересуешься, кореш? — с участием спросил парень, неторопливо вынимая откуда-то из-за спины нож.

Ягунин мельком оглядел вестибюль: худенький пьяный кавказец, бормоча несусветное, тискал у стены девицу, замер мальчишка, готовый сей миг юркнуть на улицу, — и никогошеньки больше. Если не считать, конечно, сжавшего челюсти пахана и долговязого урку, что вынырнули из дверей за его спиной.

Хоть и никудышный был в вестибюле свет, Ягунин сумел разглядеть в руке у долговязого финку. Пахан держал руки в карманах.

— Чего надо!? — звонко крикнул Ягунин. — А ну! — Он сунул руку в карман, но вскинуть наган не успел: долговязый прыгнул на него с вытянутой вперед рукой. Уклониться от ножа Ягунин успел, но револьвер от рывка выпал, громко звякнув о кафельный пол. Длинный носом вперед рухнул через подставленную ногу. Пластаясь раздавленной жабой, он пытался дотянуться до нагана, но Михаил отбросил «пушку» ударом ноги и тут же сцепился с парнем в обмотках.

— Чекист! Сука! — хрипел тот, выдирая руку с ножом из-под бока Ягунина.

Пронзительно завизжала девица, словно провалился под кафель ее ухажер-кавказец, в дверях появлялись и тотчас исчезали перепуганные лица.

Корчась от боли в локте и приседая, тощий бандит в тельняшке попытался достать финкой Михаила, катавшегося по полу в обнимку с альбиносом, но неудачно. Пахан не лез в драку, сонно смотрел и, видно, ждал, когда «мент» встанет на ноги: в огромной ладони Стригуна чернел с виду игрушечный браунинг.

Распахнув дверь, Белов оценил обстановку мгновенно.

— Назад! Руки вверх, сволочи! — гаркнул он во всю мочь.

Небольшой, прилично одетый господинчик, а ведь почуяли урки, с кем имеют дело: уронил нож долговязый и застыл в полуприседе, оцепенел, не сводя глаз с дула револьвера, Стригун.

— Руки! — грозно прикрикнул Белов.

Оба бандита угрюмо подчинились. Третий, что подмял-таки Ягунина, встал и нехотя, до уровня плеч поднял грязные ладони.

Пахан скосил глаза вправо — вверх: там, над головами, рыжела электролампочка.

У Ягунина было в кровь разбито лицо. Задыхаясь от злости, Михаил, искал в полутьме отброшенный наган, а Белов тем временем командовал, не сводя дула с пахана:

— Бросай оружие! Отойди к стене!

В дверях белели испуганные физиономии. Любопытство было сильнее страха: щель стала пошире, всем хотелось…

— Вот он! — обрадованно крикнул из угла Ягунин.

И в тот же миг раздался слабый хлопок выстрела и еще один хлопок, чуть погромче. Это вдребезги разлетелась лампочка: Стригун показал, что стрелять он умеет.

Разбери теперь, где свои, где чужие?

— Стой! — крикнул Белов.

Брызнуло стекло входной двери. Ягунин выстрелил раз и два — не попал.

Три фигуры метнулись от «Паласа» в плотную уличную темноту. Ищи-свищи их, ЧК!

Среда

1

В кабинете председателя Самарской губчека Альберта Генриховича Вирна заканчивалось оперативное совещание.

Докладывали сегодня двое — начальник следственного отдела Алексеенко и заместитель начальника пятого отдела Яковлев-Семенов, подтянутый красавец с темными усиками. Он только что вернулся из оренбургских степей, где чекисты и кавалеристы Красной Армии гоняли, да все никак не могли прихлопнуть банду Сарафанкина.

Сообщение Яковлева-Семенова обсудили быстро. Хотя чекисты принимали самое энергичное участие в борьбе с бандитами Заволжья, все же часть забот лежала на плечах комокра Краевского и начальника особого отдела округа Ратнера.

Совсем другой коленкор то, о чем рассказывал Федор Петрович Алексеенко. Такими делами должна была заниматься ЧК и только ЧК.

Начальник следственного отдела, желтолицый высокий человек с покатой спиной, тусклым голосом докладывал членам коллегии о результатах весьма неприятного расследования на Трубочном заводе. Несколько недель докапывались следователи губчека до истинных пружин забастовки, которую организовали трубочники под лозунгами «Больше платите!» и «Больше хлеба!» Правда, нынешний Трубочный мало похож на прежний, главный завод Самары, оплот ее революционных сил. В годы мировой войны здесь работало 30 тысяч человек, а сейчас не работали, а скорей перебивались — не хватало сырья и топлива — всего с полтысячи рабочих. Мастерили зажигалки и «буржуйки», совки для угля и щипцы для модниц — какую только ерундовину не делали на заводе! Настроение у людей было подавленное, и если не уходили они с Трубочного, то не из-за заработка — при нынешних дензнаках он стал понятием почти условным. Страшно было оторваться от завода, где ты протрубил десяток, а то и побольше лет. Но хоть привычка и держала, рабочий без работы волей-неволей становится деклассированным элементом с низким уровнем пролетарской сознательности. На это и напирал Федор Петрович Алексеенко, и оттого, что речь его была монотонной и тягучей, забастовка на Трубочном заводе стала представляться Белову беззвучной и унылой — вроде бедных похорон.