Тревожное небо - [14]

— Ицков, — проговорил другой, худощавый. Домотканые холщовые штаны его были заправлены в портянки, обмотанные крест накрест веревочками кожаных постолов.

— Как же вы пришли? Пешком? — удивленно спросил Волли Сорок.

— Угу, пешком, — хмыкнул Ицков, — ну и что?

— Да нет, я ничего, так просто, — стушевался Волли.

… Позже мы узнали, что и Петерсон, и Ицков пришли действительно пешком за двадцать верст, не имея ни теплой одежды, ни гроша в кармане. Петерсон стал учиться и одновременно батрачил у местного островского кулака, скрывающегося за званием «культурного хозяина»^{5}.

Ицков, щупленький и больной, сам зарабатывать не мог. С молчаливого согласия интернатовцев и заведующего школой Густава Томингаса питался он со всеми вместе, не внося платы. Проверяя работу школы, инспектор отдела народного образования обнаружил это «вопиющее безобразие». Комсомольцы после долгих и жарких споров отстояли это «отступление от правил», и Ицков продолжал учиться.

Питание в интернате стоило пять рублей в месяц. Было установлено дежурство на кухне. На общем собрании приступили к выборам в ученический комитет.

— Выставляйте кандидатов, кого вы сами хотели бы выбрать, — предложил Крастинсон, учитель младших классов. Ребята зашевелились, но никто не поднял руки.

— Смелее, смелее.

Поднял руку Геннадий Феоктистов, взрослый парень, уже отбывший военную службу и принятый в пятый класс. Сидя за партой вместе с Иваном Киреевым, они на голову возвышались над остальными своими одноклассниками. Иван так же, как и Геннадий, только что демобилизовался из Красной Армии.

— Я предлагаю выбрать в учком Ивана Киреева.

— Хорошо, запишем, — сказал заведующий. — Кого еще? Тишина. Затем поднялся Киреев.

— Я предлагаю Энделя Пусэпа.

Меня как током ударило. Откуда он меня знает? Я его раньше нигде не встречал. Не мог я тогда знать, что о составе первого ученического комитета шла речь еще в учительской, где собрались коммунисты школы, и что там сообща обсуждались возможные кандидаты в орган школьного самоуправления.

Членами учкома стали еще Нина Белова, Лена Гейльман, Лида Мядамюрк, Алекс Нейман и Освальд Сорок.

Я окончательно смутился, когда на первом заседании учкома меня выбрали председателем…

Состоялось и первое комсомольское собрание. Проводил его Крастинсон. Секретарем школьной ячейки стал Иван Киреев. Он тут же взял «бразды правления» в свои руки и предложил, в порядке комсомольского поручения, выбрать меня в пионервожатые, а Машу Брюшинину — редактором стенгазеты. Вальтер, как и в Выймовке, стал «главным художником» редакции.

Началась учеба. Самыми интересными были уроки самого заведующего, преподававшего географию и естествознание. Пока стояла теплая погода, уроки проводились на воздухе.

Томингас, чуткий и отзывчивый человек, сам был влюблен в природу и с первого дня начал собирать экспонаты в школьный краеведческий музей. Интересуясь не только фауной и флорой настоящего, он радовался как ребенок, когда мы находили кусок породы со следами окаменелых растений или насекомых. Он пришел в восторг, когда на крутом обрыве была найдена громадных размеров кость вымершего давным-давно животного.

Полюбили мы Брюшинина. Спокойный и требовательный, влюбленный в свое дело, он был незаурядным педагогом, умея находить интересное даже в таких «сухих» разделах, как этимология и синтаксис. На уроках литературы он умело использовал феноменальную память своей дочери Маши, уже взрослой к тому времени девушки, декламировавшей нам без запинки отрывки из «Капитанской дочки», «Демона», «Евгения Онегина» и из «Горе от ума» или «Мертвых душ». Может быть, мы с юношеской непосредственностью сочувствовали ему еще и потому, что был он тяжело болен.

Симпатизировали мы и учителю математики Августу Войту. Этот великан, носивший ботинки 46 размера и нигде не могущий приобрести на них галоши, так же, как и заведующий, выводил нас на уроках геометрии в поле: мерить землю, применяя нами же самими изготовленные инструменты.

Наступила зима. Кончились полюбившиеся нам экскурсии в поле.

После уроков, на очередном заседании учкома, где мы обсуждали, кого прикрепить к Жоголевой, «заработавшей» тройку по математике, одна из учениц сообщила нам, что в школе будет работать приехавшая из буржуазной Эстонии Айли Томингас, жена нашего заведующего.

Айли Томингас, молодая еще, образованная и интеллигентная женщина, долго не могла привыкнуть к стихийно установившемуся в школе необычному положению: на уроках и вне их все, и учителя, и ученики, обращались друг к другу на «ты». Было ли это протестом против ненавистного дореволюционного барского «выкания», или что-либо другое, трудно сказать, но на обращающихся на «вы» подавляющее большинство из нас смотрело косо. На «вы» обращались как между собой, так и с окружающими только двое: учительница младших латышско-русских классов Аузинь и Крастинсон.

Как-то после ужина, готовя уроки на завтра, к первой парте, за которой я сидел, подошла Лена Гейльман, которую учком «прикрепил» к отстающей Жоголевой.

— Эндель, помоги нам. Не получаются у нас задачи. Сама бы я может и решила, а вот объяснить, чтобы не решать за Жоголеву, не умею.