Треугольный человек - [14]

Процесс старения поначалу может вызвать бурное, истероидного свойства сопротивление, стремление продлить уходящую молодость. Заставляет стать на путь расточительности, идти на любые жертвы, чтобы с помощью косметики, хирургии, диеты, одежды сохранить остатки привлекательности. Или с помощью денег, или протекций удержать возле себя молодых любовников. Не менее характерно, когда человек, особенно бывший баловень судьбы, келейно замыкается в мире воспоминаний и реликвий прошлого, враждебно воспринимая все, что, как свет сквозь щели затворенных ставен, пробивается к нему из дня сегодняшнего. В качестве иллюстрации — одно из стихотворений Заболоцкого: «В позолоченной комнате стиля ампир, где шнурками затянуты кресла, театральной Москвы позабытый кумир и владычица наша воскресла. В затрапезе похожа она на щегла, в три погибели скорчилось тело. А ведь, боже, какая актриса была — и какими умами владела! Что-то было нездешнее в каждой черте этой женщины, юной и стройной, и лежал на тревожной ее красоте отпечаток Италии знойной. Ныне домик ее превратился в музей, где жива ее прежняя слава, где старуха подчас удивляет друзей своевольем капризного нрава. Орденов ей и званий немало дано, и она пребывает в надежде, что красе ее вечно сиять суждено в этом доме, как некогда прежде. Здесь картины, портреты, альбомы, венки, здесь дыхание южных растений, и они ее образ, годам вопреки, сохранят для иных поколений. И не важно, не важно, что в дальнем углу, в полутемном и низком подвале, бесприютная девочка спит на полу, на тряпичном своем одеяле! Здесь у тети-актрисы из милости ей предоставлена нынче квартира. Здесь она выбивает ковры у дверей, пыль и плесень стирает с ампира. И когда ее старая тетка бранит и считает и прячет монеты — о, с каким удивленьем ребенок глядит на прекрасные эти портреты! Разве девочка может понять до конца, почему, поражая нам чувства, поднимает над миром такие сердца неразумная сила искусства».

Для мужчин с их исторически сложившейся социальной ролью главы дома (до недавнего времени) характерным проявлением эгоцентричной истероидности был деспотизм домостроя. При этом действия с позиции грубой силы ожесточены полным нежеланием принимать во внимание любые доводы, потребности социально зависимых членов семьи, если они идут «супротив» задуманного или уже решенного, особенно в том случае, когда принятое решение — воля — объявлено во всеуслышание и нельзя ронять авторитет («сказал — отрезал»). Было уже отмечено, что процесс старения сопровождается обострением черт характера. Нарастает, в частности, и авторитарный деспотизм человека не только с ростом его социального влияния, экономического могущества, но и по чисто физиологическим причинам. Нарастает к старости и скаредность деспота. Деньги, имущество, сосредоточенные в его руках, к этому времени остаются часто единственным залогом власти, орудием управления в семейных отношениях. Они — единственная отрада, они — божество Скупого рыцаря!

Но вот паралич разбивает самодура, от одного взгляда которого трепетала вся семья, или еще какая другая старческая беда случается с ним. И происходит типичная истероидная метаморфоза. Попадая под власть родных, в зависимость от их заботы, ухода, деспот становится слезливо-сентиментальным, умильно-добрым, ласково-заискивающим дедушкой.

Теперь поговорим о нейрофизиологии истероидности — о механизмах мозга. По Павлову, в основе полноценной личности лежит взаимосвязанная деятельность трех систем: ближайшей к мозговой коре подкорки с ее безусловными рефлексами (то есть инстинктами), представляющими собой низший уровень регуляции сложных взаимодействий организма со средой; первой кортикальной сигнальной системы, непосредственно отражающей окружающий мир, и второй сигнальной системы, обеспечивающей наиболее тонкие и сложные взаимоотношения человека с внешней, главным образом социальной средой. Для истерии характерно нарушение соподчиненности в содружественной работе этих систем.

Сначала рассмотрим случай рассогласования работы системы мозга «кора — подкорка».

В книге «Об истерии» выдающийся немецкий психиатр Эрнст Кречмер обращает внимание на проявления так называемой низшей, животной воли, неразрывно связанной с движением, мышечными усилиями. Низшая воля выражается в двигательном протесте относительно всего, что препятствует удовлетворению потребностей или угрожает жизни (рефлекс свободы). Низшая она потому, что эволюционно связана с древними структурами мозга, занимающими ведущее место в животном мире и низшие этажи в анатомической и функциональной структуре мозга человеческого. Этажи, ушедшие под мощно развивающуюся кору больших полушарий головного мозга человека, и принято называть «подкоркой». Итак, каким же двигательным способом животное выражает свой протест и что в поведении человека осталось от проявления низшей воли? Если животное не хочет что-то делать или чтобы с ним что-то делали, оно порой застывает в неподвижности, в позе «мнимой смерти». А относительно человека вспомните «бегство в болезнь» или «ослиное упрямство». Если животное что-то хочет, но внешняя среда препятствует его намерениям — разражается «двигательная буря». Или, иначе говоря, картина гиперкинезов, столь характерная истерии: крик, дрожь, метания, судорожные припадки… Низшая воля, таким образом, — одна из форм выражения протеста, негативного отношения к внешнему миру. Она — результат конфликтной «сшибки» (по образному выражению Павлова) процессов возбуждения и торможения, когда препятствия на пути сильной потребности выше приспособительных возможностей преодоления, когда решения к преодолению препятствия принимаются на уровне подкорки, а не коры, когда воля подсознания сильнее воли сознания. Если в конфронтации побеждает процесс возбуждения, то мышечная деятельность продолжается вопреки объективной целесообразности; если торможение — она парализуется. Никакой разумной середины, которую способно обеспечить только решение, принимаемое в высших инстанциях головного мозга. Функционально неразвитая кора и, как следствие, подкорковый уровень принятия решений у человека характерен для детей, глубоких стариков, людей малограмотных, социально забитых, влачащих полуживотное существование. Как было, например, в крепостнической России. Именно деревня «поставляла» истерию с наиболее грубыми формами невроза — кликушеством, припадками… А развивался истерический невроз при переезде из деревни в город, когда резко менялся стереотип жизни. Когда все социальные потребности человека — потребности в детских играх, любви, дружеском участии, душевной близости, — потребности в нормальном человеческом общении, ранее задавленные, начинали оттаивать, оживать, но «не знали» еще обряда выхода, «не умели» еще себя реализовывать в общественно принятых формах. И поэтому шли через обходные пути, искали замену и находили ее в двигательной разрядке, в истерическом симптомокомплексе протеста.