Треугольная шляпа, Пепита Хименес, Донья Перфекта, Кровь и песок - [7]

Как во всяком «тенденциозном» романе, и в «Донье Перфекте» свет и мрак отделяются друг от друга достаточно резко; писатель не прибегает к полутонам, создавая графически четкие портреты персонажей. При всем том присущий Гальдосу дар наблюдательности, умение несколькими штрихами обрисовать не только внешний облик, но и внутренний мир своих героев позволяют ему наполнить жизнью почти все образы, появляющиеся на страницах романа. Читателю, конечно, надолго запомнится донья Перфекта, имя которой с той поры в Испании стало нарицательным, — фактическая властительница всей округи, богатая помещица, человек весьма ограниченного умственного кругозора и фанатической непримиримости ко всему, что противоречит устоявшемуся укладу жизни; женщина жестокая, но скрывающая свою жестокость под личиной показного смирения. Запомнятся и фигуры хитрого и злобного исповедника и ближайшего друга доньи Перфекты дона Иносенсио; местного «касика» Кабальюко, главаря мятежников, сына и внука мятежников против центральной власти; библиомана и искателя древностей дона Каетано, для которого наука не более чем забава праздного ума, и многие, многие другие. Подобно тому как сам городок Орбахоса, казалось, «был погребен и истлевал», напомнив подъезжавшему к нему Пепе Рею гробницу, так и обитатели этого городка в самом сердце Испании могут показаться толпой призраков, восставших из гроба. Но нет, они еще живы, хотя их век и отошел, и еще способны наносить жестокие удары. И это доказывает трагическая судьба Пепе Рея и Росарио: первый из них поплатился жизнью, вторая — рассудком.

А ведь, в сущности говоря, идеалы, которые отстаивал молодой инженер, не бог весть как радикальны. Пепе Рей, несомненно, списанный с натуры портрет энтузиаста-просветителя краузистского толка, вовсе не посягает ни на религию, ни на социальные устои общества. Но в косном, затхлом мирке Орбахосы даже его мечты о преобразовании края при посредстве полдюжины предприятий и нескольких тысяч энергичных рук, даже его вполне невинный скепсис относительно религиозных чудес кажутся неслыханным потрясением основ.

Некоторые зарубежные исследователи выражают сомнение в типичности трагического финала: слишком, мол, несоразмерны причины и следствие. Согласиться с этим никак нельзя: жестокость, с какой карает Пепе Рея и Росарио потревоженный ими мир косности и застоя, присуща этому миру искони в большом и малом: здесь с тупым равнодушием приканчивают мелких воришек, чтобы не конвоировать их в тюрьму; убивают из засады зазевавшегося путника ради нескольких монет; уничтожают «возмутителя спокойствия», осмелившегося бросить хотя бы маленький камушек в это стоячее болото, отравляющее своим смрадом все вокруг.

Удар, нанесенный романом Гальдоса по реакции, был метким. Недаром реакционеры встретили появление «Доньи Перфекты», а затем и «Глории» и «Семьи Леона Роча» яростными нападками, обвинением писателя в безнравственности и подрыве общественных устоев.

Подобные обвинения еще не раз бросали Гальдосу на протяжении его долгой жизни. Все его творчество, от первого до последнего романа, — гневный обвинительный акт тому, что губит человеческое в человеке, делает людей рабами корысти, тщеславия, лицемерно прикрываемого или откровенного эгоизма. На протяжении тридцати с лишним лет, с 1881 по 1915 год, Гальдос трудится над новым большим циклом, получившим название «Современных романов».

Подобно «Человеческой комедии» Бальзака, «Современные романы» должны были дать как бы анатомический разрез современного писателю общества, вскрыть ведущие, характерные тенденции эпохи. Не случайно одной из основных тем романов Гальдоса этих лет становится антибуржуазная тема. Именно обличением самых болезненных язв капиталистической действительности и привлек внимание испанского писателя в те же годы Эмиль Золя. Правда, в романах начала 1880-х годов («Обездоленная», 1881; «Запретное», 1884–1885, и др.) Гальдос отдает дань также и некоторым крайностям натуралистической эстетики — преувеличенному вниманию к проблемам наследственности, к роли биологических факторов в жизни общества и т. п. Но от этих крайностей он довольно быстро избавляется не без благотворного влияния русской культуры и литературы, в частности романов Тургенева и Толстого. Посетившему его в конце 1880-х годов русскому журналисту И. Яковлеву (И. Я. Павловскому) Гальдос говорил о Тургеневе: «…я знаю все его сочинения и люблю как друга, хотя лично никогда не знал». Воздействие идей и художественного метода Толстого особенно отчетливо проступает в романах середины 1890-х годов — «Назарин», «Альма» (оба —1895 г.), в последних частях тетралогии о ростовщике Торквемаде (1889–1895).

С годами не только расширяется тематический диапазон творчества Гальдоса, но и углубляется его мастерство. «Гениальным портретистом общества» назвал его крупнейший испанский мыслитель и писатель начала XX века Мигель де Унамуно. И действительно, искусство портрета, столь ярко обнаружившееся еще в ранних романах Гальдоса, в их числе — в «Донье Перфекте», совершенствуется: портреты, нарисованные художником в «Современных романах», сохраняя социальную определенность, обретают большую масштабность и объемность, богатство оттенков и полутонов. И вместе с тем все более многогранно раскрывается в романах Гальдоса и социальная среда, в которой взросли герои романов, показывается сложное и разностороннее воздействие среды на формирование их характеров. Наконец, разнообразнее и богаче становится и стилистическая палитра писателя: рядом с гротеском появляется юмор, пафос обличения соседствует с тонкой иронией, философское размышление — с лирическим переживанием красоты пейзажа. Все это и сделало книги Гальдоса, которые, по меткому выражению другого испанского прозаика и критика XX века, Асорина, были «до краев переполнены действительностью», близкими не одному поколению читателей Испании и Европы.