Третья волна - [21]

.

Конечно, существовала торговля. Мы знаем, что небольшое количество отважных торговцев переправляли товары за тысячи миль при помощи верблюдов, тележек или лодок. Мы знаем, что вырастали города, зависящие от деревень, доставлявших им продукты питания. В 1519 г., когда испанцы появились в Мехико, они были поражены, увидев, что тысячи человек в Тлателолко заняты покупкой и продажей украшений, драгоценных металлов, рабов, сандалий, одежды, шоколада, веревок, кож, индюшек, овощей, кроликов, собак и глиняной посуды самого разного вида[57]. «The Fugger Newsletter», частные официальные сообщения для немецких банкиров в XVI и XVII вв., красочно свидетельствуют о размерах торговли в тот период. Так, письмо из индийского Кочина описывает подробно переживания одного европейского торговца, который прибыл на пяти судах, чтобы закупить перец для транспортировки его в Европу. Он объясняет, что иметь «склад перца — это хорошее занятие, но оно требует огромного энтузиазма и упорства»[58]. Этот торговец вез морем на европейский рынок также гвоздику, мускатный орех, муку, корицу, мэйс и различные лекарственные средства.

Тем не менее в масштабах истории вся эта коммерция представляла собой лишь ничтожно малый элемент, если ее сравнить с размерами продукции, производимой сельскохозяйственными рабами или крепостными для непосредственного использования ими самими. Даже в конце XVI столетия, согласно Фернану Броделю[59], историческое исследование которого в отношении этого периода остается непревзойденным, вся средиземноморская область — от Франции и Испании на одном конце и до Турции на другом — снабжала продуктами питания население, состоящее из 60–70 млн человек, 90% которых занимались сельским хозяйством и производили лишь очень небольшое количество товаров на продажу. Как пишет Бродель, «60 или, может быть, 70% всей продукции Средиземноморья никогда не поступало на рынок»[60]. И если таково было положение дел в средиземноморском регионе, то что же можно сказать о Северной Европе, где каменистая почва и длинные холодные зимы создавали еще большие трудности для того, чтобы крестьяне могли получить какие–либо излишки на своей земле?

Понять Третью волну нам поможет осознание того факта, что перед индустриальной революцией экономика Первой волны состояла из двух секторов. В секторе А люди производили продукты для собственного использования. В секторе Б — для торговли или обмена Сектор А был огромным; сектор Б — ничтожным. Поэтому для большинства людей производство и потребление сливались в единственную функцию жизнеобеспечения[61]. Это единство было столь полным, что греки, римляне и европейцы в средние века вообще не проводили различия между этими категориями. В их языке даже не было слова для обозначения такого понятия, как потребитель. На протяжении всей эры Первой волны лишь очень незначительный процент населения находился в зависимости от рынка; большинство людей жило вне его. По словам историка Р. Г. Тони, «денежные операции были узенькой каемкой на мире натурального хозяйства».

Вторая волна резко изменила эту ситуацию. Вместо самодостаточных по существу людей и сообществ она впервые в истории создала такую ситуацию, при которой подавляющее количество всех продуктов, товаров и услуг стало предоставляться для продажи, меновой торговли или обмена. Она действительно смела с лица земли товары, производимые для собственного употребления, т. е. для использования тем, кто их произвел, для его (или ее) семьи, и создала цивилизацию, в которой почти никто, в том числе и фермер, не является больше самодостаточным. Каждый человек стал почти полностью зависеть от товаров или услуг, производимых кем–то другим.

Коротко говоря, индустриализм разрушил единство производства и потребления и отделил производителя от потребителя[62]. Единое хозяйство Первой волны было преобразовано в расщепленную экономику Второй волны.

Значение рынка

Последствия этого раскола обнаружились очень быстро. Но и теперь мы понимаем их очень плохо. Во–первых, рыночная площадь — когда–то малозаметное, периферическое явление — сместилась в самый центр жизненного водоворота. Хозяйство стало «рыночным». И это произошло и в капиталистической, и в социалистической индустриальной экономике.

Западные экономисты предпочитают думать о рынке как о чисто капиталистическом феномене жизни и часто используют этот термин как синоним «экономики свободного предпринимательства». Однако из истории мы знаем, что обмен и рыночная площадь возникли раньше и независимо от прибыли. Ибо рынок, в собственном смысле слова, это не более, чем система обмена, как бы коммутатор, благодаря которому товары или услуги, подобно сообщениям, направляются к местам своего назначения. Рынок не является капиталистическим по своей природе. Такой коммутатор играет столь же существенную роль в социалистическом индустриальном обществе, сколь и в индустриализме, ориентированном на получение прибыли.[63]

Коротко говоря, как только возникла Вторая волна и целью производства стало не использование продукции, а ее обмен, тогда же должен был появиться механизм, посредством которого мог бы осуществляться обмен. Должен был возникнуть рынок. Но рынок не был пассивным. Историк–экономист Карл Полани показал, как рынок, который в ранних обществах играл роль, подчиненную социальным, религиозным или культурным целям, сам стал определять цели индустриальных обществ. Большинство людей были буквально всосаны в денежную систему. Коммерческие ценности стали главными, экономический рост, определаемый размерами рынка, стал первоочередной целью всех правительств, будь они капиталистическими или социалистическими.