«Он! — закричала она отчаянным голосом, с протянутыми руками кидаясь к снежной яме, где, прижавшись друг к другу, сидели двое: офицер и солдат. — Он!» — закричала Варенька, узнавая его худое лицо, обросшее волосами.
«Стойте! Ни с места!» — приказал Радослов.
Она почувствовала властность в его словах и поникла, не смея шагнуть ближе.
Снег вокруг занесенных был обильно окрашен красным. Кто-то из двоих был ранен, истекал кровью. Кто-то пытался помочь. Варенька видела: одного вытащили из ямы, прислонили к стенке траншеи, накрыли лицо шапкой и возле мертвого тела положили штык.
«Подойдите!» — позвали ее.
Она подошла. Прижимая к груди голову друга, Радослов пытался влить ему в рот спирт из фляги.
«Помогите!» — велел Радослов.
Варенька поддерживала голову с белыми от изморози висками. Силой разжав стиснутые зубы подпоручика Лыкова, Радослов влил ему в рот несколько спасительных глотков спирта. Кровь чуть слышно толкнулась в висок. Сергей не открывал глаз. Но в нем тлела искра. Он жив.
«Несите подпоручика в ложемент!» — приказал Радослов батарейной прислуге.
Подпоручика Лыкова понесли в ложемент возле скал, где его батарея немало отбила турецких атак, вытерпела лютых вьюг и морозов.
Солнце между тем поднялось и не слепило больше Лысую гору. С Лысой горы начался обстрел. Оттуда видны были все наши позиции, особенно возле скал. Пули со свистом летели над траншеей, по которой батарейная прислуга, пригибая под выстрелами головы, несла бесчувственное тело подпоручика Лыкова.
Стали разрываться гранаты. Спереди, сзади, примериваясь к цели.
«Турки нас заметили! — крикнул Радослов. — Остерегитесь! Несите быстрее!»
Солдаты ускорили шаг, почти бежали к ложементу. Варенька торопливо следовала за ними. Последним шел Радослов. Варенька оглянулась, увидела его черный пламенный взгляд, белизну лба.
«Турки целятся по нас! Остерегитесь, Варенька, нагните голову!»
Ударил выстрел…
Что это? Выстрел ударил не только в рассказе — ударил действительно, где-то в лесу.
— Людмил! — вскакивая с кучи хвороста, закричала Варя. — Людмил!
Он тоже вскочил. Гром ружья раскатился по лесу. С дерева шарахнулась большая темная птица и, тяжело махая крыльями, низко пролетела над поляной. Словно разбуженный выстрелом, где-то поднялся предутренний ветер и зашумел по верхушкам деревьев. На востоке сквозь лес слабо яснело небо.
— Что это? Людмил?
Снова ударил выстрел, эхо покатилось по лесу. Ветер принес влажный запах реки.
— Нас ищут, — сказала Варя, слушая эхо, катившееся дальше, дальше в лес и где-то далеко за поляной улегшееся. — Наши! Наши! Э-э-эй! — топая и радуясь, кричала Варя.
— Эй! — отозвалось с того края леса, откуда ветер принес влажный запах реки.
— Нас ищут, Людмил! Милый Людмил!
— Идем им навстречу, Варя.
— У-гу! Э-эй! А-а! — гукало, звало, катилось из леса.
— Наши! — повторяла Варя с замиранием сердца.
Наши! Доброе, надежное слово! Страхи и одиночество отлетели от них. Ночь уходила из леса. Лес умолк в этот предутренний час. Ветерок прошумел и затих. И птицы забылись коротким летним сном. Солнце еще не взошло, восток не краснел, но бледный медленный свет тихо разливался по небу, гася редкие звезды. Выцветший серпик луны клонился за лес, к горизонту.
— Идем им навстречу, скорее, скорей! — звала Варя.
Они шли без дороги. Росистые кусты обдавали их холодными брызгами. Бледно-зеленые опахала папоротников склонялись перед ними. Старый пень, заросший плюшевым мохом, задумчиво стоял у них на пути; шуршали под ногами частые заросли длинных ландышевых листьев.
А это что? Не тот ли это молоденький ельничек, о котором говорил лесник? Конечно, он! Только сейчас он не «темнай-претемнай», а веселый, ярко-зелененький! Ельник, ура! Они обогнули его и вошли в большой таинственный бор с высокими, как колонны, стройными соснами.
— Э-эй! — неслось из глубины бора.
Знакомый голос! Ба! Ведь это Рома. Это Рома-агроном, Вездеглаз. Его голос. Вот кто их ищет! Рома! Сейчас он их найдет, и все их испытания кончатся. И рассказ о Шипке кончится…
— Людмил! — сказала Варя. — А дальше? А что с Радословом?
Она глядела на него на ходу. Он побледнел за ночь. У него белый лоб, очень белый. Клок волос свесился на лоб. А глаза черные-черные, и кажется, что-то в них зажжено.
— Что дальше, Людмил? — спрашивала Варя, быстро идя рядом с ним.
— И вот, когда близко ударил выстрел, совсем близко, совсем за спиной, она оглянулась…
— Ну?
— Она оглянулась. И видит — Радослов лежит в узкой траншее лицом в снег. Одна рука выброшена, будто кажет: «Напред!» Будто и мертвый он призывает: «Напред!» На снегу натекло пятно крови, снег был красный от крови. Пуля попала Радослову в затылок. Он не успел вскрикнуть и упал молча, убитый…
— Э-эге-ге! — катился под сводами сосен голос Ромы.
Низкий, гулкий, где-то за бором протяжно возник звук и повис в воздухе и долго не гас — это шел по Оке теплоход.
— Э-э-ге! Мы здесь! — приложив ко рту трубкой ладони, отзывался на Ромин голос Людмил.
Какой белый у него лоб! Глаза горят. Вот что, он похож на Радослова! Гордого Радослова!..
— Удивительно, Людмил, как ты наизусть запомнил Записки! — сказала Варя.
