Третья русская революция - [25]

Если бы это написал не Тэлбот - свидетель того разговора, фиксировавший в блокноте каждую фразу, трудно поверить, что такие дифирамбы один взрослый мужчина может петь другому взрослому мужчине. А если учесть, что Клинтон сказал все это после довольно жесткого начала их разговора, которое спровоцировал звонок Путина, то это удивляет вдвойне. Но это, полагаю, пролиает свет истины на отношения этих людей и суть клинтоновской натуры.

Великий актер

Ельцин искренне считал Клинтона своим другом. Клинтон же видел в Ельцине "кандидата для трудной любви". И хотя, очевидно, со временем Клинтон проникся симпатией к Ельцину, их отношения никогда не отличались той взаимной степенью искренности, как отношения Ельцина и Гельмута Коля. Для Клинтона это была работа - театральная роль на мировой политической сцене, которую ему волей-неволей пришлось исполнять. И он ее мастерски исполнял.

Каждая встреча Клинтона с Ельциным была драматургически выверенным спектаклем, фабулу которого очень точно отразил шарж в газете New York Times, где художник изобразил большого русского медведя, у которого на спине, поглаживая его, покоится рука президента Клинтона. У медведя отнюдь не добродушный вид - он напряжен, шерсть вздыблена, глаз скошен в ожидании то ли подвоха, то ли иной неожиданности. А поглаживающий его Клинтон как бы говорит: "Ты, Мишка, хороший. Не надо кусаться".

Театральную натуру 42-го президента США уловил Строб Тэлбот, который считал себя экспертом по русским делам, а в конце президентства Клинтона вдруг понял, что это не он, а его давний друг и есть настоящий эксперт по Ельцину и России. Отсюда название его книги "Специалист по России" (в подстрочном переводе The Russia hand - "рука России"), которое Тэлбот относит к Клинтону.

Ричард Никсон, который не раз выступал в роли провидца, в самом начале клинтоновского правления сказал: "О Клинтоне будут судить не по тому, что он сделал или чего он не сделал в Америке, а по тому, как он решал задачу с Россией". И Билл Клинтон ее в интересах Америки успешно решал - от первого звонка пьяному Ельцину в Кремль и до их последней встречи в Барвихе. Ведь главным в ней были не дружеские объятия и не пропетый Ельцину дифирамб, а разговор о Владимире Путине, в котором Клинтон постарался перетянуть Ельцина на свою сторону в своем заочном поединке с новым президентом России. Это было чем-то вроде политического наказа друга Билла другу Борису.

Ты присмотри за ним...

Трехдневные бесплодные переговоры с Путиным в Кремле, видимо, задели Клинтона за живое. Под их впечатлением он отправился в гости на дачу к Ельцину, где в ходе диспутов и бесед постоянно возвращался к теме Путина и путинской России. Плотный разговор пошел во время чаепития со слоеным тортом. Ельцина тоже волновала эта тема и, говоря о ней, он перескакивал с одной мысли на другую. Но рефрен был один: Путин - молодой и сильный. Ельцин постоянно возвращался к этим двум характеристикам - молодость и сила - как будто они были тем, в чем нуждается Россия, и что он, продвигая Путина, надеялся сохранить как свое наследие. А когда Ельцин, наконец, выдохся, Клинтон перехватил инициативу и сказал: "Я не уверен, как этот ваш новый парень понимает силу - как его собственную или как силу страны? Путин, кажется, способен повести Россию в правильном направлении, но имеет ли он инстинкт и убеждения, чтобы употребить свои способности во благо? Исповедует ли он демократические ценности?"

"Пылал или не пылал в груди у Путина огонь демократии, подобный тому, какой пылал в груди у Ельцина, гость не мог сказать, - с иронией замечает Тэлбот. - По его собственным словам: "Может быть, да, а может быть, нет". И тем не менее, словно убеждая самого себя, Клинтон перешел в контрнаступление. "Почему, - напирал он, - Путин с такой готовностью идет на соглашение с коммунистами, тогда как ты, Борис, сделал так много для того, чтобы низвести этих людей? Почему Путин душит свободную прессу, которая, как ты, Борис, знаешь, - источник жизни открытого современного общества?" И так далее и тому подобное. Ельцин внимательно слушал гостя, важно кивал, но не отвечал.

А когда Клинтон почувствовал, что дожал друга, то произнес главную фразу, ради которой ехал в Барвиху: "Надо следить за ним и использовать свое влияние с тем, чтобы быть уверенным в том, что он стоит на верном пути". "Путин, - сказал Клинтон Ельцину, - нуждается в тебе. Независимо от того, сознает он это или нет. Ты нужен ему, Борис. Ты нужен России".

Наступила долгая пауза, после которой хозяин уверил гостя, что он в полной мере понял все, что тот сказал. "Билл, я подумаю об этом", - задумчиво произнес Ельцин. "Я знаю, Борис, - в свою очередь сказал Билл. - Потому что знаю, что у тебя здесь". Клинтон протянул руку и театрально похлопал Ельцина по груди - слева, там, где сердце. На этой ноте они расстались.

Эпилог

Клинтон, конечно, знал, что между Ельциным, его старым окружением и новым президентом России был заключен некий договор, по которому в обмен на гарантии неприкосновенности Ельцина и его семьи Путин получал власть. Договор действовал во времени, и Клинтон хотел использовать это обстоятельство, чтобы исподволь влиять на нового лидера России. Попытки влияния, очевидно, были. Но в ноябре 2000 года в Вашингтоне сменилась власть. Эпоха друга Билла и друга Бориса канула в Лету. А апокалипсисом 11 сентября завершился исторический цикл, начавшийся с избрания Михаила Горбачева в марте 1985 года Генсеком ЦК КПСС. После трагедии 11 сентября вопрос о том, пылает ли в груди у Владимира Путина огонь демократии или нет, стал малосущественным. История пошла по другому пути. Каким он будет, неведомо никому. Но ясно, что бескровным этот путь не будет.