Третья раса - [3]

Волны накатывались, теряли силу и отступали, повинуясь единому ритму, неизменному миллионы лет. Леся только что рассказала мне забавную космогоническую теорию, придуманную буддистами в незапамятные времена. И мне хотелось ее обдумать. Тем более что берег для этого – самое место. Согласно древней концепции возникновение Вселенной есть не что иное, как выдох Будды – он выдыхает, создавая миры, а потом вдыхает, и мир исчезает. Вдох-выдох. Очень все просто. Но в эту простоту легко вписывается вся сложность мира, как та, которую ученые уже открыли, так и скрытая от нас до сей поры. Вдох-выдох. Большой Взрыв, расширение Вселенной, а затем, возможно, остывание и сжатие. Ученые говорят «возможно», но Леська уверена, что вслед за расширением и остыванием непременно наступит сжатие, нагрев, а потом новый взрыв, в горниле которого возникнут другие миры. Она сама хоть и биолог, но к науке относится странно, на мой взгляд. Точнее, у нее к науке свой подход, как и ко всему остальному – даже ко мне.

Сегодня мой день рождения. Утором я проснулся с ощущением грусти, не понимая, что стало причиной этого. Может, забытые обрывки сна? Сон приснился действительно странный, но сейчас его ощущения уже улеглись, потускнели, стерлись. Может, меня огорчило отсутствие Леси рядом, когда я проснулся утром? Она редко просыпалась раньше меня и уж точно никогда первой не готовила завтрак. Обычно мы делали это вместе, а тут аромат печеного тунца проник в комнату, едва я открыл глаза. И тут до меня дошло – причиной печали был именно мой день рождения. Этот праздник всегда с грустинкой, но сегодня зацепило как-то особенно сильно. А за окном, как назло, клубились тучи на горизонте.

Такое ощущение сквозит в японских текстах, описывающих цветение сакуры. Нежные лепестки падают, и ветер уносит их навсегда. В эти дни в Японии возрастает число ритуальных самоубийств. Я знал, что сакура часто цветет как раз в мой день рождения – второго апреля. Этими мыслями я решил не делиться с Лесей, она поздравила меня, подарила большую ракушку, и мы вместе позавтракали тунцом. Я старался выглядеть веселым, но чем больше усилий я прикладывал к этому, тем больше тревога и грусть одолевали меня.

После завтрака мы вышли прогуляться вдоль берега. Кажется, Леся догадалась о моем состоянии, и наш разговор, разбавленный длинными паузами, приобрел философский характер. Тучи наползали с юга сплошной пеленой. Они были еще далеко, но меня потихоньку начинало колотить от предчувствий.

– Почему ты так мало рассказывал мне о службе в охотниках? – Леся подобрала с песка камушек и забросила далеко в океан.

Что я мог ей ответить? Что с берега океан похож на великолепного зверя, заключенного в клетку? Или рассказать, что я не могу спокойно смотреть за черту горизонта, зная, что больше не попаду за нее? Или как трудно мне без боли вспоминать о глубине, зная, что километровая толща воды никогда больше не стиснет меня? Мне казалось, что Леся этого не поймет, ведь она, в отличие от меня, почти каждый день работает в океане. К тому же океан для нас символизирует разных зверей: для нее он красивое травоядное, а для меня – хищник. Она ведь не видела его зубов, а мне приходилось.

– Тебе не понравится то, что я могу рассказать, – ответил я.

– Думаешь, я не знаю, в чем состоит служба охотников? – сощурилась Леся. – Думаешь, не знаю, за что дают награду под названием Кровавая Капля, которую ты хранишь в шкатулке? Ты – кокетка. Делаешь вид, что занимался чем-то ужасным, хотя на самом деле все, кого ты убил, заслужили этого. И ты прекрасно об этом знаешь.

– Еще бы твои коллеги были в этом так же уверены, – насупился я и отвернулся в сторону океана. Волны напирали на меня, как враги в дурном сне, когда стреляешь по ним, выпуская из карабина один гарпун за другим, но они все равно прут, как заговоренные.

– Не все ли равно, что думают о тебе на станции? – она подобрала еще один камушек, но не бросила. Ей понравился белый узор на нем, напоминающий след чайки или древнюю руну.

– Для меня не все равно. Если бы не тень моей службы, я бы устроился вместе с тобой работать хоть кем-нибудь. И не был бы вынужден целый год сидеть сложа руки. Я не могу без океана, неужели ты этого не понимаешь?

– Понимаю, – в ее голосе послышалось сочувствие.

И хотя я был зол, шторм эмоций во мне постепенно улегся. Мне показалось, что она и впрямь все поняла.

– Я не бывший охотник, – мне стоило усилия сказать это. – Я им остался, несмотря на то что меня списали. И мне нечего стыдиться. Однажды, я тогда был еще совсем салагой, мы убили очень опасную мину возле Одессы. Она была старой, из икринки вылупилась давно, успела как следует наесться планктона и накопить около двадцати тонн жира, смешанного с азотной кислотой из специальных желез. Нитрожир – это почти нитроглицерин. Одна из самых мощных взрывчаток на свете, не считая водородной бомбы, конечно. Если бы эта мина рванула в километре от берега, небоскребы Одессы сорвало бы с антигравитационных приводов, и они бы рухнули, превратив город в пыль.

– Ты зря не рассказывал мне об этом.

– Наверное, зря, – согласился я.