Третья дорога - [21]

— Ребята, а вы знаете, оказывается, дельфинов можно научить говорить по-человечьи, я сегодня прочел…

И все почему-то захохотали, а Эрик сказал:

— Во дает! Во дает! — и похлопал Алика по плечу.

Не знаю даже, от чего это зависит, может быть, просто от настроения.

Итак — Вадик, Эрик, Витёк, Серега, Алик, Лилька и я — все наши в сборе.

Как-то мой отец сказал: «Интересно бы послушать, о чем вы говорите, когда толчетесь там, у парадной?»

О чем?

Ну, о футболе, конечно, в первую очередь. Кажется, у «Зенита» в этом году есть шансы выйти на пятое место.

— Ну что ты! Если «Нефтяник» выиграет завтра у «Торпедо», у него будет столько же очков, но лучше соотношение мячей…

— Зато на одну игру больше!

— Подумаешь! Вот если минское «Динамо» сделает ничью с киевлянами, а «ЦСКА» проиграет «Пахтакору»…

— Ничего, Вася вчера говорил с Грачом, ребятишки настроены законно, должны выиграть, — вступает в разговор Вадик.

Я не знаю, кто такой Грач, и остальные ребята тоже, наверно, не знают. Но никто не возражает, потому что Вадик у нас признанный авторитет в вопросах футбола. Его старший брат — футболист, играл в заводской команде на первенство города. Правда, вот уже два года, как его не берут в команду, но он по-прежнему ярый болельщик, не пропускает ни одного матча и, говорят, знаком со многими известными футболистами. Со стадиона он обычно возвращается, изрядно подвыпив, и жалуется на свою жизнь, и рассказывает всегда одну и ту же давнюю историю: как он обвел двух защитников и забил гол в верхний левый угол, и старается показать на пальцах, как это произошло. По вечерам и по воскресеньям, когда нет футбола, он играет во дворе в домино, если только по телевизору не показывают какой-нибудь интересный фильм про разведчиков…

Вот кино — это тоже постоянная тема наших разговоров. «Законная картина!», «Обхохочешься!», «Бред, каких мало…», «Мура, не стоит деньги тратить…».

О чем еще мы говорим?

Ну, о боксе, тут первое слово Витьку, он занимается боксом, ходит в секцию, правда, человек он молчаливый, из него и двух слов не вытянешь, всегда стоит молча, слушает наши разговоры и загадочно улыбается… Ну, еще о мотогонках, иногда о шахматах Серега расскажет что-нибудь, иногда о новых песенках, иногда о школьных делах, да мало ли еще о чем — обо всем, что придет в голову, о том и говорим.

А то и молчим просто, если не о чем разговаривать. Тогда Эрик берется за свою «Спидолу», отыскивает подходящую музыку, а сам в такт музыке подрыгивает ногами и растягивает рот, и весь извивается, словно вот-вот начнет танцевать твист. «Ай лав ю! Ай лав ю!» — выкрикивает он или что-нибудь в этом роде, недаром он учится в специальной английской школе. А мы дружно хохочем — невозможно не смеяться, когда он откалывает свои номера.

«Взрыв смеха потряс воздух», — так пишут в подобных случаях.

«И чего гогочут! И чего гогочут!» — говорит дворничиха, тетя Катя.

А из окна напротив, со второго этажа, выглядывает пожилая женщина и сердито смотрит на нас. Лицо у нее очень недовольное, но она не делает нам замечаний, молчит, наверно, думает: «Свяжись только с такими, а потом одному богу известно, что они могут вытворить. Пульнут камнем в стекло, и иди доказывай, кто разбил…»

Напрасно она так думает. Мы вовсе не собираемся пулять камнями в окна. А если громко хохочем, так просто оттого, что нам весело. Весело и хорошо стоять вот так вместе и чувствовать себя сильными — попробуй-ка тронь только кто-нибудь! — и независимыми и знать, что каждый из нас защитит другого. Как это поется в песне: «Если радость на всех одна, на всех и беда одна…» и потом еще: «Друг всегда уступить готов — место в шлюпке и круг». Мне очень нравится эта песня, я могу ее слушать хоть пять раз подряд.

Так мы стоим обычно и разговариваем или слушаем «Спидолу» часа полтора, два, пока не надоест, а потом, если не отправляемся все вместе в кино, расходимся по домам — кто готовить уроки, кто смотреть телевизор…

Чаще всего к этому времени возвращается с работы из института мой отец.

Я вижу, как останавливается у ворот светло-зеленая «Волга» — это машина директора института, он живет недалеко от нас и обычно завозит отца домой, — вижу, как выходит из машины отец, как прощается он с директором, чуть приподнимая шляпу, как идет он затем по двору, прямой и высокий, с большим коричневым портфелем в руке. И я прощаюсь с ребятами: «Пока! До завтра!» — и иду домой вместе с ним.

— Ну, какие новости? Как дела в школе? — спрашивает отец, пока мы поднимаемся по лестнице.

— Порядок! Пятерка и две четверки.

— Лучше бы наоборот, — замечает он. — А? Ты как думаешь?

Конечно, лучше бы, кто станет спорить, но что поделаешь, если я никак не могу угодить нашей англичанке своим произношением. Впрочем, об этом я не говорю вслух. Мой отец не любит, когда я жалуюсь на учителей. Помню, однажды, это было еще в четвертом классе, я получил тройку за диктант. Это была первая тройка в моей жизни и, главное, несправедливая. Я сделал всего три ошибки, другим за три ошибки учительница ставила четверку. Я пришел домой и, когда стал рассказывать обо всем, что произошло, не выдержал и заплакал. Тогда с нами жила папина двоюродная сестра, моя тетя, она расстроилась не меньше меня, схватила тетрадь и хотела тут же бежать в школу. «Успокойся, — сказал ей отец. — И, пожалуйста, никуда не ходи. Не надо, чтобы мой сын с детства привыкал винить в своих неудачах других людей. Надо винить прежде всего себя. Если бы он написал работу безукоризненно, он бы не получил тройку. А раз в диктовке есть ошибки, стоит ли обвинять кого-то?»