Третий знак киберкалипсиса - [17]

- Эй! - громко говорит Бонза. - Кто здесь? Пошли посмотрим!

Я решаю не дожидаться, пока меня найдут и навесят оплеух, разворачиваюсь и несусь вниз, сквозь заросли ольхи и бересклета. Котоголов бежит рядом со мной. Сверху слышны крики и ругань.

Наконец я оказываюсь в самом низу распадка и останавливаюсь, долго отпыхиваясь.

По распадку, вдоль реки, пробирались хохряки…

Если они нас найдут, то придется плохо. И мне, и котоголову, хотя звереныш убежит, а меня они догонят. Я услышал что-то такое, чего не должен был слышать, иначе они бы не потащились совещаться сюда, в запретное место.

Мне надо возвратиться и рассказать обо всем Старшей Матери, может, она поймет, в чем дело.

И тут я понимаю, что рассказать ничего не смогу, ведь я сам тоже был в запретном месте, и мне придется отвечать на вопрос: зачем я здесь оказался?

Не могу же я сказать, что котоголов повел меня туда, где березовая роща, и для того, чтобы я напластал коры и сделал себе маску. Для карнавала, на который мне нельзя.

- Нет, - слышу я отдаленный голос Кирдыка, - я не полезу вниз, там все ноги переломаешь!

- Зверь какой-нибудь, - это уже Бонза, - может, кабан или косуля, спугнули…

Я подмигиваю котоголову. Значит, я - кабан, а он - косуля. Они нас спугнули, и мы унеслись вскачь. Так быстро, что до сих пор не могу отдышаться.

- А кто чихал? - это опять Кирдык спрашивает.

- Звери тоже чихают! - совсем уже затухающим голосом говорит Бонза, и я догадываюсь, что они уходят.

Мне тоже надо бы отсюда сваливать, но пока нельзя.

Я проверяю, на месте ли нож. Он на месте, висит на поясе.

Березовая роща рядом, ее хорошо видно в лучах дневного солнца.

Где-то там, за ней, хижина королевы карнавала.

Мне безумно хочется пройти сквозь березовую рощу и хотя бы одним глазком, да взглянуть.

Котоголов опять что-то гортанно произносит и смотрит на меня, будто о чем-то спрашивая.

- Идем, - говорю я ему, - ты знаешь, где это?

Мы проходим сквозь рощу, вокруг рослые, статные березы с уже почти опавшими листьями.

Зато под ногами все усыпано желтой листвой.

Она шуршит, на нее приятно наступать, здесь светло и совсем не страшно, совсем не так, как в лесу, что рядом с нашими холмами, где даже днем бывает темно.

- Давай сначала посмотрим? - говорю я котоголову. Тот что-то муркает в ответ.

Вроде бы спрашивает: когда начнем резать кору и делать маску?

- Потом, - отвечаю я, - если мы уж здесь оказались… В запретном месте, в неурочный час…

Слова возникают во мне сами, это не может быть котоголов, они ведь не разговаривают.

Но кто-то произносит эти слова, я плохо понимаю, что значит «неурочный», но догадываюсь, что это тот час, когда ты здесь быть не должен.

Хотя я и так уже оказался сегодня в том месте, где услышал то, что предназначалось совсем не для моих ушей. Хотел услышать будущее и услышал. Мы выходим из рощи, и я останавливаюсь.

Котоголов следует моему примеру. Садится у правой ноги и тоже смотрит.

Мы оба смотрим, перед нами маленькая, аккуратная хижина. Она стоит на берегу небольшого пруда. Рядом с хижиной бочка, хорошо видно: в ней горит огонь.

Дверь в хижину открыта, но я знаю, что мне туда нельзя.

Туда никому нельзя, кроме Старшей Матери.

Я плохо помню нынешнюю королеву, я лишь догадываюсь, кто она. Но она должна быть красивой. Королевы карнавала всегда самые красивые!

А самая красивая из всех - Монка, это я знаю давно!

Внезапно котоголов исчезает среди кустов бересклета.

Мне ничего не остается, как самому нырнуть в них, затаиться и смотреть в сторону хижины.

Из нее выходит женщина. Она в полотняной накидке королевы карнавала, с распущенными по плечам волосами. Я узнаю ее, я много раз видел ее в жилище. Еще помню слова Белки о том, что всем мужчинам эта женщина предпочитала Бонзу и что вроде бы даже родила от него.

Ведь одна из любимых тем для разговоров у нас: кто бы мог у каждого из нас быть матерью и отцом.

Только говорим мы об этом, когда взрослых нет рядом.

Все мужчины нам как один отец, и все женщины - мать.

Хотя настоящие матери - лишь матери света, их надо слушаться, им надо подчиняться.

Женщина идет к пруду, мы с котоголовом, затаив дыхание, смотрим на нее.

Хотя и осень, но днем все еще тепло. «Желтое лето» - время, когда солнце пригревает, будто до зимы много-много месяцев.

Женщина снимает накидку, под ней ничего нет.

Я чувствую, как у меня вспыхивают щеки, сейчас, наверное, они пылают, будто цветы бересклета.

Ведь я никогда еще не видел так близко взрослой голой женщины.

Женщина входит в пруд и быстро окунается в воду. Потом вскакивает и выбегает обратно на берег. «Желтое лето»: днем солнце пригревает, но ночи холодные, и вода уже остыла.

Зато щеки мои пылают все сильнее и сильнее, мне становится горячо, я обливаюсь потом.

В запретном месте, в неурочный час…

По распадку, вдоль реки, пробирались хохряки…

Я бы хотел сейчас стать хохряком и оказаться в своей норке. Среди готовящихся к зиме корней и прорастающих мертвецов. Мне не хочется думать о том, что произойдет совсем скоро, на карнавале. Но я уже знаю: что-то случится, и жизнь моя изменится.

Котоголов тихо муркает.

Он прав: время идет, а я так и не срезал себе подходящего куска коры для маски.