Третий - [4]

— Очень расстроены?

— Послушайте, — сказал он, — мне просто необходимо выпить, но денег у меня нет — только пять фунтов стерлингов. Буду очень признателен, если угостите.

Настал мой черед сказать: «Ну, конечно». Чуть поразмыслив, я назвал таксисту небольшой бар на Кертнер-штрассе. Мне казалось, Мартинсу лучше пока не появляться в шумных английских барах, где толкутся проезжие офицеры с женами. А в этом баре — видимо, из-за непомерных цен — редко кто бывал, кроме какой-нибудь поглощенной друг другом парочки. Правда, там подавали только приторный шоколадный ликер, за который официант драл как за коньяк, но Мартинсу, видимо, было все равно, что пить, лишь бы отвлечься от настоящего и прошлого. На двери висело объявление, что бар открыт с шести до десяти, но мне нужно было лишь толкнуть дверь и пройти через переднюю комнату. Маленькая комнатушка досталась нам на двоих, единственная парочка находилась в соседней, официант, знавший меня, удалился, чтобы принести бутерброды с икрой. Мы оба хорошо знали, что у меня есть счет на служебные расходы.

Торопливо выпив две рюмки, Мартинс сказал:

— Прошу прощенья, но лучшего друга у меня не бывало.

В сущности, я ничего не знал о Мартинсе и, решив вывести его из себя — таким образом можно выведать многое, — отпустил реплику:

— Фраза прямо-таки из дешевой повестушки.

— А я и пишу дешевые повестушки, — незамедлительно ответил он.

Все-таки кое-что я узнал. Пока Мартинс не выпил третью рюмку, казалось, из него слова не вытянешь, но я был уверен, что он из тех людей, которые после четвертой становятся несносными.

— Расскажите о себе — и о Лайме, — попросил я.

— Послушайте, — сказал он, — мне позарез нужно выпить еще, но нельзя же все время вводить в расход постороннего человека. Не могли бы вы разменять один-два фунта на австрийские деньги?

— Пусть вас это не беспокоит, — ответил я и позвал официанта. — Угостите меня, когда возьму отпуск и приеду в Лондон. Вы хотели рассказать, как познакомились с Лаймом.

Мартинс вертел рюмку шоколадного ликера, не сводя с него глаз, словно с магического кристалла.

— Это было давно, — сказал он. — Вряд ли кто знает Гарри так, как я.

Тут мне вспомнилась хранящаяся в моем кабинете толстая папка с докладами сотрудников, все они утверждали одно и то же. Сотрудникам своим я верю: подбирал их я очень тщательно.

— Как давно?

— Двадцать лет назад — даже немного побольше. Познакомился я с ним в колледже, на первом курсе. Мне и сейчас видится этот колледж. Видится доска объявлений. И слышится звон колокола. Гарри был курсом старше меня и знал все ходы и выходы. Я многое у него перенял.

Торопливо отпив из рюмки, Мартинс снова завертел свой магический кристалл, словно хотел отчетливее разглядеть то, что там виднелось.

— Даже странно. Так ясно не помню знакомства ни с одной из женщин.

— Добивался он в колледже успехов?

— Не тех, что от него ждали. И каких только ухищрений не придумывал. Он прекрасно умел все распланировать. По истории, по английскому я успевал гораздо лучше, чем Гарри, но оказывался полным балбесом, когда доходило до выполнения его замыслов. — Мартинс рассмеялся: под влиянием выпивки и разговора у него начинало проходить потрясение. — Попадался всегда я.

— И Лайма это вполне устраивало.

— Что вы имеете в виду, черт возьми? — вскипел он. Начиналась хмельная раздражительность.

— А разве не так?

— То была моя вина, а не его. При желании Гарри мог бы подыскать кого-то и поумнее, но я ему нравился. Он упорно нянчился со мной.

— Когда вы виделись с ним в последний раз?

— Полгода назад. Гарри приезжал в Лондон на конгресс медиков. Он ведь по образованию врач, хотя никогда не практиковал. Это в его духе. Убедиться, что способен достичь цели, а потом потерять к ней интерес. Но он говорил, что профессия врача часто оказывалась ему на руку.

И это тоже было правдой. Странно, как Лайм, которого знал он, походил на того, что знал я: только он видел Лайма под другим углом или в ином свете.

— Одним из качеств, которые мне нравились в Гарри, — сказал Мартинс, — был юмор. — И улыбнулся так, что показался лет на пять моложе. — Я фигляр. Люблю валять дурака. Но Гарри был по-настоящему остроумен. Знаете, он мог бы писать прекрасную легкую музыку, если бы как следует брался за дело.

Мартинс просвистал мелодию — мне она показалась смутно знакомой.

— Гарри написал эту вещицу при мне. Минуты за две, на обложке тетради. И всегда потом насвистывал, что-то обдумывая. Она была его позывным. — Мартинс засвистал ее снова, и я вспомнил, кто автор — разумеется, не Гарри. Мне хотелось сказать об этом, но к чему? Досвистав, Мартинс глянул в свою рюмку, допил, что там оставалось, и сказал:

— Очень жаль, что он погиб таким образом.

— Ему посчастливилось как никогда, — сказал я. До Мартинса не сразу дошло: он слегка опьянел.

— Посчастливилось?

— Вот именно.

— Потому, что не ощущал боли?

— Тут ему тоже повезло.

Тон мой задел Мартинса больше, чем слова. Он негромко спросил с угрозой — я видел, как его правая рука сжалась в кулак:

— К чему вы клоните?

Нет ни малейшего смысла выказывать физическую храбрость во всех ситуациях. Я отодвинулся со стулом назад, подальше от его кулака.