Третий - [26]

— Ты ведь был католиком.

— О, я и сейчас верую, старина. В бога, милосердие и во все прочее. Своими делами я не приношу вреда ничьей душе. Мертвым лучше быть мертвыми. Немного они потеряли, уйдя из этого мира, бедняги, — добавил он с неожиданным оттенком искренней жалости, когда вагончик спустился к платформе, и те, кому отводилась участь жертв, усталые, ждущие воскресных развлечений люди уставились на них. — Знаешь, я могу взять тебя в дело. Будет очень кстати. В Старом городе у меня никого не осталось.

— Кроме Кулера? И Винклера?

— Не превращайся в полицейского, старина.

Они вышли из вагончика, и Лайм снова положил руку на локоть Мартинса.

— Это шутка, я знаю, ты откажешься. Слышал в последнее время что-нибудь о Брейсере?

— Он прислал мне открытку на рождество.

— Славные то были дни, старина, славные. Здесь я должен с тобой расстаться. Мы еще увидимся… когда-нибудь. В случае чего найдешь меня через Курца.

Отойдя, он помахал рукой — у него хватило такта ее не протягивать. Казалось, все прошлое уплывает во мрак забвения. Мартинс внезапно крикнул вслед Лайму: «Гарри, не доверяй мне», — но расстояние между ними было уже таким, что эти слова нельзя было расслышать.

15

— Анна была в театре, — рассказывал Мартинс, — на утреннем спектакле. Пришлось смотреть его с начала до конца во второй раз. Это пьеса о пианисте средних лет, влюбленной девушке и понимающей — очень понимающей — жене. Играла Анна скверно — актриса она в лучшем случае посредственная. После спектакля я зашел к ней в уборную. Анна очень нервничала. Видимо, решила, что я собираюсь начать серьезные ухаживания, а ей было не до того. Я сказал, что Гарри жив, — думал, Анна обрадуется и мне будет неприятна ее радость, но она сидела перед зеркалом, не утирая слез, катившихся по гриму, и тут я пожалел, что она не радуется. Выглядела Анна ужасно, и я любил ее. Я передал ей разговор с Гарри, но Анна почти не слушала, потому что когда я дошел до конца, она сказала:

— Жаль, что он не мертв.

— Он заслуживает смерти.

— Ведь тогда он был бы недосягаем.:— для всех. Я спросил Мартинса:

— Вы ей показали снимки детей, взятые у меня?

— Показал. Думал, они либо доконают ее, либо исцелят. Ей нужно выбросить Гарри из головы. Фотографии я приставил к баночкам с гримом. Она не могла их не видеть. Я сказал Анне:

— Полиция может арестовать Гарри только в этой зоне, и мы должны помочь!

— Я думала, он был вашим другом, — сказала Анна. — Мне другом он был. На мою помощь не рассчитывайте. Я больше не хочу видеть Гарри, не хочу слышать его голоса. Не хочу, чтобы он прикасался ко мне, но и пальцем не шевельну, чтобы причинить ему вред.

Мне стало горько — не знаю почему; в конце концов я ничего для нее не сделал. Даже Гарри сделал для нее больше меня. Я сказал: «Вы до сих пор любите его», словно обвиняя в преступлении. Она ответила: «Не люблю, но он живет во мне. Правда, не как друг. Даже в любовных снах я всегда вижу только его».

Мартинс замялся, и я подбодрил:

— Дальше.

— Тут я поднялся и ушел. Теперь слово за вами. Что от меня требуется?

— Нужно действовать быстро. В гробу оказалось тело Харбина, поэтому Винклера с Кулером можно брать сразу же. Курц пока вне досягаемости, водитель тоже. Мы официально запросим у русских разрешение на арест Курца и Лайма: материалов для этого в деле хватает. Если использовать вас как приманку, ваше сообщение Лайму должно отправиться немедленно — не после того, как вы проведете сутки в этой зоне. Я представляю себе это так: после возвращения в Старый город вас привели сюда на допрос. Здесь вы узнали о Харбине, поняли, что к чему, и пошли предупредить Кулера. Мы позволим Кулеру улизнуть ради более крупной дичи — у нас нет никаких доказательств, что он участвовал в махинациях с пенициллином. Кулер отправится во вторую зону, к Курцу, и Лайм узнает, что вы не сказали о нем ни слова. Три часа спустя вы пошлете сообщение, что полиция преследует вас: вы находитесь в убежище и вам нужно его видеть.

— Он не придет.

— Может прийти. Убежище мы подберем старательно — чтобы риск казался минимальным. Попытаться стоит. Если он выручит вас, это даст ему возможность гордиться собой и потешаться над вами. И обеспечит ваше молчание.

— В колледже он никогда не выручал меня, — сказал Мартинс. Было ясно, что он пересматривает прошлое и делает выводы.

— Там неприятности были пустяковые, и не было опасности, что вы заговорите.

— Я сказал Гарри: «Не доверяй мне», но он не расслышал.

— Вы согласны?

Мартинс вернул мне фотографии детей, они лежали на столе, и я заметил, что он долго не сводил с них взгляда.

— Да, — ответил он. — Согласен.

16

Все начальные приготовления шли по плану. Винклера, только что вернувшегося из второй зоны, мы решили не брать, пока Кулер не будет предупрежден. Мартинс говорил с Кулером недолго. Американец встретил его без тени смущения и очень покровительственно.

— О, мистер Мартинс, приятно вас видеть. Присаживайтесь. Я рад, что между вами и полковником Каллоуэем все окончилось хорошо. Он очень честный человек.

— Радоваться нечему, — сказал Мартинс.

— Вы, конечно, не в претензии, что я сообщил ему о вашей встрече с Кохом? Я подумал: если вы неповинны, то немедленно оправдаетесь, а если виновны, мои симпатии к вам не должны мешать делу. У гражданина есть определенные обязанности.