Третье желание - [14]

Гитарист был более чем колоритен - в лаковых штиблетах на босу ногу, в узких полосатых штанах, в пиджачке, который полоскали в кастрюле с борщом, и при бабочке - тоже вроде бы на голое тело. Лица было не разглядеть - так низко он навис над обшарпанной гитарой.

Если бы Дикий соображал чуть побольше - он увидел и услышал бы, что двенадцатиструнка из тех изумительных по силе и тембру звука инструментов, за какие профессионалы платят бешеные деньги, сперва - при покупке, потом при реставрации. Он бы обратил внимание, как безупречно строит гитара. Он бы не оценил технику полупьяного исполнителя во всех нюансах, но понял бы, что этого бедолагу учили мастера, и учили долго, и научили-таки!

Гитарист перебирал струны, выстраивая причудливые и прекрасные в своей логической завершенности музыкальные фразы, он импровизировал, словно сам задремал, а руки обрели ненадолго свободу. И вдруг повел что-то испанское... Может, это был Альбенис, может, Таррега, но - настоящее...

На слушателей и на горку монет в шляпе ему было наплевать. Играл, что хотел, и баста.

- Ты?... - спросила певица. - Нашлась пропажа...

Она заглянула в шляпу.

- Не густо...

Толстая бабища в халате, застиранном до стойкого грязно-серого цвета, перехваченном таким же страшным фартуком, подошла к гитаристу, таща за собой железную таратайку.

- Сереж, на беляшик. Только что горячие подвезли.

Он, как бы не слыша, доиграл мелодию - и тогда лишь взял протянутый беляш. На женщину даже не посмотрел...

Певица постояла, подумала, повернулась к Дикому.

- Надо же... не растерял... помнит...

- Что это было? - спросил Дикий.

- Музыка это была.

Певица достала из сумочки несколько банкнот, общей суммой рублей на сто, и кинула в шляпу. Гитарист поднял глаза, увидел стройную девушку, нахмурился, всматриваясь, махнул рукой - ну, не узнал и не узнал, что же теперь?..

- Пошли, - сказала певица. - Можем возвращаться.

- Куда?

- Куда-нибудь. Надо же... что играет...

- Так мы ради него, что ли, сюда тащились?

- Ты не поверишь, Дикий... Я ехала сюда, в здравом уме и твердой памяти, чтобы убить этого человека... И все, что было, - с ним вместе...

И, не дожидаясь ответа, она пошла к автобусам.

* * *

- Тебе когда-нибудь приходилось прощать? - спросила певица.

Место было для таких бесед самое подходящее - станционный буфетик. И перед путешественниками стояла в стопках самая банальная водка.

- Ну, наверно.

- Странно. Я сейчас поняла одну вещь. Чтобы простить, нужно ощутить свою силу. Слабый не прощает, нет! Он делает вид - а потом укусит. Понял?

- Ты что, действительно собиралась убить того дядьку? - спросил Дикий.

- Может, и не собиралась, но очень хотела. И вдруг оказалось, что незачем. Он сам себя убил. Он же играет и сам себя не слышит! Ты заметил? Он играет, как патефон!

- Не, не заметил. По-моему, как раз он играет с душой.

- А я? Как я пою? С душой?

- По правде? Ты дурака валяешь.

Сказанув такое, Дикий съежился. Но по шее не получил.

- Когда что-то важное к тебе вообще не приходит - это еще полбеды. А беда - когда оно приходит с большим опозданием. Вот как ко мне - голос.

- В твоем возрасте так петь еще не полагается, - убежденно возразил Дикий. - У меня одна знакомая в музучилище преподает, она объясняла голос должен созреть.

- Очень она разбирается, твоя знакомая... Слушай, мне впервые в жизни хочется надраться.

- Я вижу. Это только кажется, что надерешься - и все навсегда забудешь. Потом опять вспоминаешь.

Дикий не видел, что рядом со столиком образовался стул, а на стуле пуговичный мужчина с папкой и пером.

- Желание надраться? - уточнил он. - Только и всего?

- Нет! - воскликнула певица. - Это не считается! Надраться я и без посторонней помощи сумею.

- Что ты все про какие-то желания? - удивился Дикий.

Певица отпила водки и поморщилась.

- Какая все-таки дрянь! Ты сказки тысяча и одной ночи читал?

- Нет, - честно сознался Дикий.

- Ну, кино про Аладина и волшебную лампу смотрел?

- Давно когда-то.

- Спасибо и на этом. Помнишь, там нужно потереть лампу, появляется джинн и исполняет твои желания?

- Ну, помню.

- Так вот, я лампу не терла, но сделала случайно одно доброе дело. И мне тоже предложили назвать три желания. Первое я сказала сразу - петь лучше, чем Монсеррат Кабалье. Лучше всех в мире! И тут же почувствовала, что смогу. Потом подумала - если такая старуха вдруг вылезет с голосом, кто ее пустит на сцену? Разве что преподавать в консерваторию...

- Ка-какая старуха?.. - без голоса спросил Дикий.

- Вера Александровна Шелехова, вот какая.

Тут Ликий покачнулся на стуле и чуть не рухнул.

- А ты думал, я ее пришибла и квартиру отобрала? Вот дурак. Значит, голос есть, чего еще? И тогда я захотела стать охренительной двадцатилетней блондинкой, - продолжала певица, как бы не замечая ужаса на лице собеседника.

- Блондинкам больше не наливать, - пробормотал Дикий.

- Будешь меня воспитывать - не обрадуешься, - предупредила певица. Так на чем мы остановились?

- Ты лучше действительно нажрись в хлам и засни, - посоветовал Дикий. - А то, когда ты так говоришь, мне кажется, будто это правда.