Третье пришествие. Современная фантастика Болгарии - [86]

Сергей тряхнул белобрысым чубом.

– Я верю каждому ее слову, – веско сказал он.

Настя опустила глаза.

– Обещай мне, – настойчиво повторила она. – Вы единственные мои друзья. Не хочу, не желаю и не буду видеть вас такими же, как все остальные.

Нерка плескалась о коряги и шелестела камышом, словно таились там, подслушивая, лобасты[36]. Дубки шептались в роще. Ребята смотрели на Саньку.

– Обещаю, – ответил он после долгого молчания. – Хай сам вешается, подонок.

Вовик, однако, не повесился. В 1988 году он начнет партийную карьеру, к 93-му уже будет большим начальником, и кто-то, сильно худой, будет бесстрастно, как подводная скала, посматривать на его песочные часы и гулко бормотать что-то про справедливость.

Санька погибнет в Афганистане намного раньше. Мумифицированное в пустыне тело его будет носить на шее след острющего клинка, но не тесака бородатого моджахеда. Это Смерть удостоит солдата чести синеющей стали. Потом молча подождет, пока Санькина душа выпрямится, поглядит сперва на свой труп и потом увидит сошедшего с чудовищной машины скелета в промасленном рабочем комбинезоне, любовно протирающего ветошью старую саблю. Потом Смерть влезет обратно и похлопает по просторному сиденью. Санька по привычке сглотнет слюну, но не сдвинется с места. «Я умер». «ДА. И ЭТО НАВСЕГДА. ПОЕХАЛИ, ЧТО ЛИ?..» И, нехорошо усмехнувшись, младший сержант N-ской мотострелковой дивизии Александр Бесшабашный даст осатаневшему от страды комбайнеру повезти себя… куда? А кто знает…

Павел переедет в Москву. После работы будет огрубевшими от баранки грузового такси руками забивать во дворе козла, посматривая на Останкинскую башню над жестяными крышами домов. И часто будет раскрывать школьный альбом, где фотография Наташи Балевской отсутствует.

Рванет из воинской части, спасаясь от беспредельных измывательств дембелей, Тимур Новодворов. Ему прострелят руку гэдээровские пограничники, но он успеет рухнуть к ногам западногерманского полицейского со словами: «Nicht schieβe bitte! Ich bin ein russisch Fahnenfliehtige»[37]. Через несколько лет, в Британской Колумбии, он будет вглядываться в монитор дорогого компьютера, а тот будет показывать сканированные с фотокарточки лица смеющихся Насти и Наташи. В другой половине экрана будут мелькать виртуальные копии старинных гравюр и ренессансных картин – все с драконами.

В 1995 году Елену Ваксберг разнесет взрывом террорист-самоубийца. Она оставит двух девочек сиротами, а муж ее, капитан израильской армии, отправит детей в Новую Зеландию. Патологоанатомы, копаясь в Лениных останках, обнаружат на позвонках у основания черепа необъяснимый след чего-то острого, но, во всяком случае, не осколка. Этот факт в протоколе вскрытия отмечен не будет.

Сергей останется в родном городе, сделается без подхалимства и задолизания начальником цеха одного из секретных заводов. В один определенный момент он повстречает в производственных корпусах американцев и других военных специалистов натовских государств. И однажды, поведя иностранных коллег на рыбалку с ночевкой, он окажется на том же самом месте на крутом берегу Нерки и прикроет лицо давно не наводившей страх в его районе города рукой. Сергей Иванович уберет ладонь с глаз, только когда высохнут непрошеные слезы, а двадцать минут спустя начнет подтягивать пьяным англичанам в их заморских песенках.

Маринка и Настя начудят больше всех. Они окончат университеты в северной столице, живя в одной комнате общежития и деля все – от белых ночей, копеек и бутербродов до белья и любовников. После они вернутся домой. Настя пойдет в органы МВД, но через пять лет, доказав, что бабка её – литовка, переберется в Прибалтику и рьяно примется изучать язык, дабы получить работу в местной детской комнате полиции, ища хоть на капельку большего совершенства в этом несовершенном мире. Маринка же станет учительницей биологии и будет кочевать из школы в школу, то ли по причине сварливого характера, то ли помня сотни Наташ и Маш, не имеющих персональных огнедышащих покровителей. Частенько будет ходить в гости к одной семье. Вместе с опустившим брюзглый животик Николаем Сергеевичем и рано поседевшей Ларисой Васильевной вечерами они будут пить горячий чай, задумчиво разглядывая морозные узоры на окнах кухни, пока радио с холодильника будет лгать про очередную войну.

Можно добавить, что Наташина учительница музыки и пения будет тихонько стареть на Энском проспекте Екатеринбурга-города, продолжая преподавать детишкам азы прекрасного. Смерть однажды придет к ней и бережно подхватит выпущенную из немеющих рук скрипку со словами: «МОЖЕТЕ ВЗЯТЬ С СОБОЙ – ИНСТРУМЕНТЫ ТОЖЕ ИМЕЮТ ДУШУ».

– А ведь я-то, сукина дочь, разглядела в нем что-то не от мира сего, – выпалила Маринка, отсуствующе глядя в раскиданные возле магнитофона сине-белые кассеты МК-60–2, и улыбнулась судорожной циничной ухмылкой: – И сон потом видела, что плывешь ты, Наташа, через чистое-пречистое озеро. Плывешь и хохочешь – как не в своем уме. Туман стелется. Липкий такой, гадкий, словно на кладбище. И василиск[38] твой стоит на берегу и тоже смеется. А тишина! Только смех, как от щекотки, повизгивает и пилит мне по мозгам… Надо было тебя предупредить, когда ты мне стихи принесла, – и она, протянувшись, погладила Наташину руку, зло сглотнув горькую от табака слюну.