Третье правило диверсанта - [58]

— Как всегда. Где Монах?

— Скоро подойдёт.

— Тогда подождём? — С надеждой, что я не соглашусь, спросил он.

— Заткнись и жри!

— Есть! — С готовностью отрапортовал он, и попытался приподнять раненную руку, чтобы отдать честь. Скривился от боли, но совладал с собой и рассмеялся.

Я засмеялся в ответ, отрезал ему внушительный кусок мяса и налил в миску через край бульона.

— А хлеб есть? — Спросил он.

— Кончился.

— И так сойдёт.

Глава 17

Близился вечер, а Монах так и не появился. Моё беспокойство перерастало в тревогу. Что могло произойти? По здравом суждении всё что угодно. Основной вопрос заключался в другом, что конкретно делать мне, если Монах не объявится в ближайшее время? Как быть с Андреем?

Выглядел он не лучшим образом. После обеда он некоторое время бодрился и предлагал идти за Монахом, утверждая, что справиться с дюжиной наёмников одной левой, а последнего тринадцатого поможет прибить мне, когда уложит своих. Словом хорохорился вовсю и пытался хохмить, что выглядело слишком натянуто. Думаю, сказывалось действие наркотика и выброса адреналина, даже последствие болевого шока не сразу заставили его умолкнуть. Но постепенно его болтовня становилась всё более отрывочной и бессвязной. И вскоре видимо сам не заметив как, он погрузился в тревожный поверхностный сон, в котором, он часто всхлипывал и постанывал как маленький мальчик после долгого плача. Тогда он инстинктивно подтягивал к животу изувеченную руку, открывал ненадолго ничего невидящие глаза и опять проваливался в беспокойное беспамятство.

Я подошел к нему и ослабил на двадцать секунд петлю ремня, восстанавливая кровоток, после чего затянул подручный жгут заново. Пристально всмотрелся в лицо Андрея, чувствуя острое чувство вины по отношению к этому большому по ошибке оказавшемуся здесь ребёнку. Хотя если разобраться в чём я был перед ним виноват. Он ка ни крути взрослый человек, а никакой не ребёнок. Опытный боец. Егерь, в конце концов. Ходить по краю, каждодневно рисковать своей жизнью это его работа, которую он сам для себя выбрал, и никто его не принуждал брать в руки автомат и искать себе не самой лёгкой смерти на запутанных улицах старого полуразрушенного города.

Всё верно.

Всё так.

Верно ли? Так ли?

Не знаю.

Правда, не знаю. Без обиняков.

Только я был виноват перед ним как-то иначе, авансом, что ли. Как бы ненароком, провинился, как не выучивший урок третьеклассник перед отцом самодуром. А может по-другому, не знаю. Но это в любом случая это была та обособленная дурь, которая складывала две жизни вместе и надрывала их сначала вдоль, после ещё раз складывала и рвала на этот раз до конца и поперёк, с хрустом и навсегда.

Знаю одно, что если сейчас приму неверное решение это его однозначно убьёт. Двинемся ли мы вперёд, повернём ли назад, достигнем ли мы изначальных целей, уцелею ли при этом я сам — не имеет значение. Если моё решение не будет оптимально выверенным грамотно продуманным и взвешенным — Андрей с его тяжёлой травмой не выкарабкается. И тогда это ляжет на мои плечи грузом неподъёмной вины. И потому не подъёмной что я гляжу сейчас на этого здоровяка и полностью осознаю, какое бы решение я не принял, так или иначе это приведёт его к плачевному финалу. Наверное, сам Андрей тоже прекрасно понимал сложившееся положение вещей и потому ещё так рвался в бой, всем своим видом показывая абсолютное безразличие к смерти. И к чужой и своей собственной заодно. Такова была его поза, и она пугала, потому что была неестественна.

Я тяжело вздохнул и поглядел на затянутое тучами небо. Несколько раз принималось понемногу накрапывать, но тут же переставало. Видимо, небо иссушило свои запасы влаги за неполные трое суток непрерывного дождя. И теперь ему не хватало сил даже на то чтобы немного всплакнуть, над моей незавидной участью. Если ничего не измениться в ближайшие час-два придётся искать укрытие для нас с Андреем на ночь.

Эх! Где же чёрт его подери Монах!

Я услышал тихий тройной посвист. Для меня он прозвучал подобно грому среди ясного неба и в то же время волшебной побуждающей к жизни мелодией. Сначала я испуганно встрепенулся и напрягся, прислушался, свист повторился.

— Монах, — одними гудами прошептал я, и только после того догадался ответить на условный сигнал.

Монах тут же вышел из-за плиты, некоторое время постоял, издалека посматривая на спящего Андрея. Затем быстрым шагом подошел ко мне и, не говоря ни слова, уселся рядом, прислонился затылком к прохладному бетону и закрыл глаза. Было видно, что он сильно устал — осунулся и посерел. Его острый грязный кадык, так резко выпирал из под пыльной всклоченной бороды, что казалось ещё чуть-чуть, и он прорвёт кожу. Веки на глазах и кончики пальцев на цевье и прикладе автомата нервно подрагивали. Губы заветрелись, будто он отсутствовал не семь часов, а как минимум пару дней бродил по руинам города без воды и пищи.

Я отстегнул от пояса фляжку и протянул ему. Он никак не реагировал, тогда я толкнул его локтём. Монах открыл глаза, оскалил жёлтые зубы то ли в усмешке, то ли желая вцепиться мне в горло. Понятно, что это только мне показалось, но всё равно стало как-то неуютно. Он взял фляжку и стал шумно пить.