Третье дело Карозиных - [5]

– Что же вас так мучит, милая моя? – спросила она участливо и нежно, как спросила бы мать или старшая сестра.

Наташа молчала, словно бы все не решаясь открыть свое сердце, но наконец потребность выплеснуть свое страдание, облегчить невыносимую муку молчания перевесила ее опасения и она заговорила. Поначалу тон ее был нервным и сбивчивым, Наташа теребила своими тонкими пальчиками платочек, скользила взглядом по стенам и предметам, ненадолго только останавливаясь на Катином лице, а потом снова отводя глаза, краснея и смущаясь самым отчаянным образом. Она стыдилась, верно, самое себя, но не в силах теперь уже была остановиться и справиться с потоком признаний и слов. Таковы все сдержанные натуры – они могут носить боль и стыд в себе невесть сколько времени, тщательно скрывая ее под маской приветливости или замкнутости, но уж если хоть одно слово вырвется из их сердца, из их уст, то вырвется и все остальное.

– Катерина Дмитриевна! Я не рассчитываю на ваше понимание, потому что понять это невозможно!.. Невозможно оправдать!.. А простить!.. Но вы захотели выслушать меня, а я не могу… Я должна… Я не могу больше… – Наташа сглотнула, пересилила подступившие было слезы и, глубоко вздохнув, словно перед тем, как нырнуть в воду, заговорила снова: – Мне нет прощения! Я совершила самый ужасный для женщины грех! Я избавилась от ребенка! – Катя подавила возглас и опустила глаза. – Мне нет оправдания, меня никто к этому не принуждал, я струсила сама, я испугалась… Я пошла в один дом и там мне одна акушерка помогла это сделать… Ребеночку было пять месяцев и она сказала, что это была девочка… – Наташины глаза были совершенно сухими и говорила она чем дальше, тем отчетливей и жестче, видимо, не щадя уже никого, ни себя, ни Катю.

– Я даже не стану говорить, что я пережила там, в этом месте, и какие боли, и какие муки. Все это не искупит моей вины. Ничем я не оправдываюсь. И его ни в чем не виню. Сама. Я сама хотела этого, понимаете ли вы меня?! – воскликнула она, зло сузив глаза и посмотрев на Катю. – Впрочем, не важно, понимаете ли вы меня! Мне даже все равно, что вы теперь обо мне подумаете или скажете! Я хотела рассказать о другом! О нем, потому что… – тут Наташа снова глубоко вздохнула и продолжила более спокойно: – Потому что это важно. Моя тетя ничего обо всем этом не знает, да и никто не знает… Какой он?

Наташины глаза слегка затуманились и по ее миловидному бледному личику прошло нечто вроде легкой судороги, отчего Катя тотчас заключила, что каким бы «он» ни был, а Наташа, видимо, любит его со всей силой первой отчаянной страсти.

– Он не похож на других, – с легкой улыбкой сказала она, но тут же смутилась и поправилась: – Так, верно, все говорят. И все-таки он не похож. В нем, знаете, есть какая-то неправильность. И чувство такое всякий раз, как смотришь на него, будто что-то тебя… – она на мгновение задумалась, подбирая слово. – Нечто вроде постоянного раздражителя, что ли. Но не неприятного, не холодного, а теплого и мягкого, понимаете? – она бросила на Катю пытливый взгляд из-под ресниц, Катя поспешила кивнуть, действительно понимая, что имеется в виду. – Он не отпускает от себя, понимаете? А ты и рада бы оставить, но не можешь… Не хочешь этого делать. И в то же время в нем чувствуется такая внутренняя сила, что, кажется, ему все подвластно. Нет, он не красив, то есть, не красив в привычном понимании этого слова, но он… он притягателен, – Наташа подавила вздох. – И я понимаю, что быть с ним опасно, что ни к чему хорошему это не приведет, да и не может привести, но… Я должна быть с ним!

Катя опустила глаза. На какую-то секунду ей самой даже показалось, что она позавидовала, хотя чему? Тому, как отважно это девочка говорит о своей любви? Как отважно бросает вызов, а ведь сейчас Наташа именно бросала вызов. Кому? Чему?.. Обществу? Но что такое общество, в конце-то концов? «Что станет говорить княгиня Марья Алексеевна…»

– И мне все равно, понимаете вы меня? Мне все равно, что о нем говорят и что он сам делает! Я знаю, что мое место рядом с ним! – Наташины щечки залились румянцем.

– Наташа, милая, – осторожно заговорила Катенька, взяв девушку за руку. – Так в чем же дело? Ваша тетушка не хочет отдавать вас за него? В этом причина ваших мук?

– Ах, Катерина Дмитриевна! – в сердцах бросила Наташа, но руки не отняла. – Да ведь он беден! То есть, он, как сказала бы не только моя тетушка, но вот и вы бы сказали тоже… Он мне не ровня! – она с горечью произнесла эти слова. – У него отец, знаете кто? Обходчик путей на железной дороге! Каково это? А сам он – художник, учится в Ляпинке и живет там же! Какая уж там свадьба, какая?

Катя приподняла брови.

– Вот, – болезненно отреагировала на это Наташа, – вот видите, и вы… Кто же меня за него отдаст? А если сама к нему уйду, то что же будет? Я ведь понимаю все это. Да и его винить не могу, сама хотела, сама… И ничего он не знает о нашем с ним ребенке. Даже он ничего не знает. Только вот вы и акушерка. И Господь Бог, – добавила она тише и снова опустила взгляд на ковер.

– Но как же, Наташа?.. – спросила было Катенька.